ТРОТТУАР
(ПЕТРОГРАД, 1916)
Измените смерть мою в жизнь, мои кипарисы в лавры и ад мой в небо. Осените меня бессмертием, сотворите из меня поэта, оденьте меня блеском, когда я буду петь о смерти, кипарисах и аде.
Джордано Бруно О героическом восторге
L'ART POETIQUE
A quelle existence triste, precaire et miserable… se voue celui qui s'engage dans cette voie douloureuse qu'on nomme la carrifcre des lettres!,. les nerfs s'irritent, le cerveau s'enflamme, la sensibility s'exacerbe; et la nevrose arrive avec ses inquietudes bizarres, ses insomnies hallueinees, ses souffrances indefinissables, ses caprices morbides, ses depravations fantasques, ses engouements et ses repugnances sans motif, ses energies folles et ses prostrations enervees, sa recherche d'excitants et son degoflt pour toute nourriture saine.
Theophile Gautier
«Размер моих стихов есть поступь легионов…»
Barbarus hie ego sum, quia non intellegior illis.
Ovid. Trist. V. eleg. 10. v. 37
Размер моих стихов есть поступь легионов,Разбитых варваров, бургундов иль тевтонов,Бесчисленных, густых, ползущих в тьме и в тьму,Однообразных туч, угрюмых ко всему,Гул низколобых орд, раскаты долгих стонов,Немолчный Океан глухих и грозных звонов,Насмешки верящих во власть немых ЗаконовИ бросивших свой край так, вдруг, нипочему…
И голос музы – клич. Медлительный, безбожный,Но и рассудочный, и хищно осторожный,Грудной и медный зов седого трубача.Распространяет вдруг его труба, рыча,Как самка дальняя в своей тоске тревожной,Меланхоличный вой, свирепый, безнадежный,И, ноги в поножах во мраке волоча,Все варвары гремят, опрастывая ножны.
MAESTRO
Кто мальчиком еще таился и любилПортьеры тяжкие и запах фолианта,Роб-Роя, Зигфрида и капитана Гранта,Кто плакал без причин, был нежен, был без сил –Того отметил Бог проклятием таланта.Быть может, Бог его в раздумьи уронилНа красные цветы запущенных могил,Не зная, что создать – пигмея иль гиганта.
Стал мальчик юношей, и лампа АлладинаВела его в толпе фигляров и бродяг,На нем была всегда минутная личина,Его влекла к себе бездонная трясина,Он был влюблен в намек, в уродливость, в зигзаг,И ночью мучила его Первопричина,Когда взбирался он пугливо на чердак,Где, точно blanc-noir, легли луна и мрак.
Стал взрослым юноша, когда он понял сухо,Что непонятна ночь, а лозунг дня «дави»…О, у него был стиль, и взгляд, и тонкость слуха,И сердце было всё в запекшейся крови!Il bravo мэтром стал… Лови успех, лови!Но по ночам поэт в подушку плачет глухо,Что в жизни он не знал самоотдачи духа,Простой, не мыслящей, бессмысленной любви!..
В БИБЛИОТЕКЕ
Мучительно сознать, что мы из старых нитейПлетем свою канву, ненужные творцы;И в библиотеке стыдится дух открытийСредь сотен тысяч книг, где спят их близнецы.
Любой покойник знал все наши сны и речиИ лавры древних слов хранит любой экстаз…Мы открываем Бог, как будто мы Предтечи,Мы плачем, мы творим, как будто просят нас…
Наверно, человек когда-нибудь устанетБлуждать за новизной под добрый смех веков;Быть может, некогда земля безмолвной станет
И люди будут жить с иронией боговИ в библиотеке улыбкой сфинкса ранитБрат брата своего средь саркофагов слов.
НА КЛАДБИЩЕ
Средь белых-белых плит тоскливо воют духи,С небес безжалостно глядят глаза АстартыИ, как зловещие и умные старухи,Законы Космоса играют молча в карты.
В беззвучности гробов спокойны, как природа,Милльоны червяков едят людские туши…От трав струится в ночь, как ладан, запах медаИ бродят при луне влюбленных мертвых души.
И в красном сюртуке плута-магнетизераК ним homo sapiens несет с подмосток розу.И в кладовых своих тончайший ум актераВзрывает мусор слов, ища костюм и позу.
«Я верблюд, чересчур нагруженный…»
Я верблюд, чересчур нагруженныйВсем богатством, что только моглиЛюди видеть в лазурной далиИ душой оплатить восхищенной.Взяв сокровища груз благовонный,Мы пустыней обратно брели,Я, верблюд, и феллах прокаженный,Проводник мой, мой ум, раздраженныйИ печальный изгнанник Земли…Я упал под тюками в пыли.
Тяжелы на истертых плечахДрагоценности рынков далеких!Как он хлещет меня, мой феллах,Между глаз, утомленно-глубоких.И певцу всех путей одинокихПеред смертью являет АллахСамый добрый мираж на холмах:Рощи пальм на озерах широких,Земледельцев средь жен чернооких…Издыхаю в горячих песках.
«Есть шелест шелковый нам дорогого платья…»
Есть шелест шелковый нам дорогого платьяЛюбимой женщины, идущей тихо к нам,Чтоб провести, грустя, рукой по волосам…Ты голову прижмешь к ее худым плечам,Несущим аромат давнишнего объятья,И думаешь о том, что так смешны проклятья,Что мы, ничтожные, давно добры, как братья,Что нам нельзя, нельзя не изменить мечтам!..
Так хрупкий вечер мой, неизъяснимо странный,С какой-то женственной, серьезной чистотойПриходит в комнату, где книги и диваны,Ковры, оружие, старинные романы,Раблэ, и Свифт, и Скотт; и бюсты – чередойУроды светлые, излюбленные мной –Здесь Квазимодо, Пан, Вольтер, Сократ…Как пьяный Гашишем нежности, я мучим добротой!
Что в жизни я искал? Пергаментовой пыли!Я наложить хотел чертеж на небесаОтчетливый, сухой и строгий, как глазаИ щеки желтые патриция, что былиПрелестней для меня, чем юная краса!..О женщина, о та, с духами вялых лилий,Приди, приди ко мне в часы моих бессилий,Приди, приди ко мне, погладь мне волоса!
«Я, замкнутый в квадрат со скучными углами…»
Я, замкнутый в квадрат со скучными углами,Под белой простыней, как длинный, потный трупС уставленными в мрак незрящими глазами,Когда тяжелый мозг надменен, прям и туп,Как древний фараон священными ночами,
Я взвешиваю мир. Сходя с ума, в постели,Я чую сладостно, как в мраке и тишиМышленья мерные и чёрные качели,Как виселица в тьме, качают Божьи целиИ ужас вскрикнувшей и смолкнувшей души.
И знаю я тогда, холодный и бескрайний,Что всё, что строим мы, мы строим на песке,Что обладание действительное ТайнойОбязывает нас дрожать в дыре случайнойС кривой улыбкою на восковом лице.
МЕЧТЫ
Миражи нежные блуждают по пустыне,Алхимик подчинил планеты янтарю,И похотливые ласкаются рабыниК давно бессильному от мудрости царю.
И так же, только Ночь накинет креп на Атом,Где неизменный круг свершает лилипут –Мечта, познание и вера в звездный фатумИ музыкальный вздор в поэте оживут…
«Сегодня я факир с недвижимым и дальним…»
Сегодня я факир с недвижимым и дальнимПрезрением вещей в померкшем важно взоре;Сегодня я кажусь, как эйсберг ночью в море –Неловким, тягостным, правдивым, колоссальным.
Но будто в глубине какого-то колодцаВо мне загадочно и весело смеетсяЭффектной женщины порочно-ясный взглядИ отблески греха на черном дне дрожат,Как те, что чуются в кинжалах, в амулетах,В брильянтах дерзостных и в лживейших поэтах.
«Когда я буду стар, я буду, как гравер…»
Когда я буду стар, я буду, как гравер,Язвительный, печальный, но довольный…Кладущий медленно на хаос и просторЕдва начерченный, но правильный узор,Легко-стираемый, ненужный, произвольный…
И будет контуров необычайно много!Рисунки душ, эпох, и местностей, и Бога,Все выползут из тьмы, медлительны, страшны,Как утончённые, уродливые сны,Как те чудовища, что населять должныКошмар геолога иль палеонтолога.
И будут знать они, творимые кошмары,Что в мой последний час, я — деревянно-старый,Я не почую рук мне самых дорогих,Что формы дальнего затмят моих родныхИ, глядя в призраки, я выпью снова чарыНесуществующих, холодных и пустых…
«Когда закончит дух последнюю эклогу…»