Ивашка, слушая, наконец сообразил, где он видел Палфейна – в свите того путешественника, что прибыл на флейте «Три селедки» и не расставался с толстой книгой в черном переплете. И тут же в голове зародилась отчаянная затея. Вот кто помог бы раздобыть книгу!
– Но мне странствия с обезьянами уже осточертели. Это – последнее, – тут Палфейн вздохнул: мало радости признаваться в том, что одолели старческие недуги.
– Вы уже решили, где будете жить и чем заниматься? – осведомился Шумилов.
– Я думал, сдав обезьян и змею смотрителям герцогского зверинца, ехать в Гольдинген, – сказал Палфейн. – Там у меня племянник на верфи, пожил бы у племянника, он парусный мастер. Может, устроился бы там, при верфях много народу кормится, а я странствовать устал. Там наши мастера строят флейты – так и я бы пригодился. Никто не построит флейт лучше голландца! Якоря куют лучше всех шведы, столяра ищи в Померании, а судно должен делать голландец – от того часа, когда в док принесут первое бревно для стапелей, и до того, как в спущенном на воду флейте установят мачты и прорубят порты для пушек.
– Вам уж доводилось работать на верфи? – спросил Шумилов.
– А кому не доводилось? Я ногу сломал, год на берегу просидел, шил паруса, помогал резчику фигур, резал чешую на морских девах, узоры, что попроще, волосы и бороды. Все знаю, что должен знать матрос. Умею обращаться с астролябией, умею читать карту, умею даже начертить портулан…
– А если бы я вас позвал к себе на службу, много бы вы запросили в год? – спросил Шумилов.
– А чем служить-то?
– Головой служить. Учить молодых моряков и корабелов.
Палфейн хмыкнул – и вдруг широко улыбнулся.
– У московитов я еще не бывал! А о деньгах сговоримся!
– Избавьтесь от Изабеллы и от обезьян, – приказал Шумилов. – Тогда придете ко мне. Я отправлю вас далее – к людям, которым вы будете служить.
– А задаток? – спросил моряк.
– Вот задаток, – ни мгновения не колеблясь, отвечал Шумилов.
В Курляндии, хотя она боролась за право стать самостоятельным государством, уйти из-под формальной власти Речи Посполитой и заключить союз с Россией, все еще имели хождение польские деньги – крупные монеты хорошей чеканки. Шумилов достал из кошеля два серебряных талера с портретом короля Яна Казимира, около вершка в поперечнике, и вручил Палфейну. Моряк неодобрительно посмотрел на королевский профиль – с узеньким лбом и нечеловечески мощной нижней челюстью.
– Благодарю. Считайте, что наняли старого морехода, – сказал Палфейн, пряча деньги в старый замшевый кошель. – А теперь отпустите нас с Изабеллой. Посажу ее обратно в корзину.
– Да, ступайте, герр Палфейн. Мы еще увидимся и в Митаве, и, может статься, в Гольдингене. Мои служители будут вас навещать, а вы понемногу начнете учить одного из них. Он тоже моряк, но с севера.
– Как прикажете, сударь. Пусть приходит!
С тем Палфейн и отбыл, неся на плечах равнодушного удава.
– Арсений Петрович, как же ты змею эту чертову гладить не побоялся? – спросил Ивашка. – Она ж наброситься могла и удавить!
– А я, Ивашка, мало чего в сей бренной юдоли боюсь, – отвечал подьячий. – Теперь-то уж чего бояться? Когда самое дурное, что лишь могло со мной быть, уж случилось?
– Так она холодная же, мокрая, гадкая… – пробормотал Ивашка.
– Ничуть. Не холоднее человеческой руки.
– Арсений Петрович! – видя, что подьячий вновь впадает в хандру, завопил Ивашка. – Главное-то еще не сказал! Этот змееносец ведь на «Трех селедках» приплыл! Его тот нехристь привез, что всякое свое слово, прежде чем сказать, в книжке вычитывает! Так, может?.. А?.. Книжку-то?! А?..
– Нишкни, – тусклым голосом приказал подьячий.
– Эх…
Шумилов молчал довольно долго.
– Своди его в корчму, Ивашка, – наконец распорядился он. – Выпейте там во здравие гадины, что ли. Да пусть бы рассказал про того, с книжкой. Может, чего и поймем. А теперь поди прочь.
Ивашка только того и ждал.
Он нагнал моряка и впрямь возле корчмы.
– Господин Палфейн, я вам помог вытащить змею из воды, я вас господину Шумилову представил, вы благодаря мне новую службу нашли, и очень хорошую, московиты много платят толковым иноземцам, – по-немецки сказал Ивашка. – Не угодно ли меня отблагодарить?
– Мы не сговаривались, что ты, парень, мне будешь услуги оказывать, а я тебя – благодарить, – отвечал Палфейн.
– Не сговаривались, – подтвердил Ивашка, – так ведь я могу и кого другого привести к господину Шумилову, помоложе и побойчее. А мне от господина Палфейна не деньги нужны.
– А что, если не деньги?
– Помочь в одном дельце. Оно, дельце, простое, да только хочется поскорее с ним покончить. Если вы, сударь, мне поможете, то мы в расчете. И я еще за вас замолвлю словечко. Мое слово тоже кое-что значит! А сейчас позвольте угостить стаканом вина. Для будущего дружества!
Глава седьмая
Дениза и Анриэтта уже давно позабыли, что такое дамская пугливость. Они могли взвизгнуть от неожиданности – не более того. Вещи, пугающие обычных женщин, вызывали у них или скуку, или брезгливость, или желание решительно покончить с безобразием. Когда имеешь при себе оружие, когда уже приходилось защищать этим оружием свою жизнь, то достаешь нож или тяжелую пистоль почти без колебаний; достав, тут же пускаешь в ход, как научил один умный человек: если ты, бестолковая женщина, будешь своим ножиком размахивать, то испугать – не испугаешь, а отнимут запросто, так же поступят и с пистолью.
Увидев у своих ног дерущихся бородатых мужчин, бегинки завизжали – эти двое вывалились на дорожку внезапно, словно прошибли незримую бумажную стенку, расписанную митавским пейзажем. Но у них в жизни были и более опасные обстоятельства, чем пьяная драка. Еще совсем девочками они побывали на войне, обе были ранены, обе скрывались от врага, и обе рисковали жизнью, чтобы похоронить тела мужчины и ребенка – мужа и крошечного сына Анриэтты.
Анриэтта увидела запрокинутое мужское лицо. Это лицо должно было выражать ярость – а на нем отразились вдруг удивление и страх. Мужское объятие распалось, драчуны вскочили и кинулись наутек.
– Это он, – сказала Анриэтта. – Помнишь, в Либаве? Тот, что хотел утащить ящик с графскими бриллиантами?
– И второй тоже, – согласилась Дениза. – Вот это встреча.
– Значит, они поехали следом за нами…
– И заметь – они переоделись здешними крестьянами.