приписывали также юношеские грехи Людовика ХIV, и для прикрытия оных ее поскорее выдали замуж за принца Савойя-Кариньян, двоюродного деда принцессы де Ламбаль[32]. Со временем Олимпия оказалась замешанной в «Деле о ядах и ворожбе», и ей пришлось покинуть Францию. Должность купила за двести тысяч экю любовница короля, маркиза де Монтеспан.
Поскольку после смерти супруги Людовика ХIV место королев на троне длительное время оставалось вакантным, то и должность по этой причине со временем упразднили. Полномочия гофмейстерины были обширными: в покоях королевы она заменяла фрейлину, выбирала драгоценности, подавала веер и перчатки вместо первой камер-фрау; она единственная имела право садиться в королевскую карету, надзирала за организацией балов и праздников, за портными, парикмахерами, горничными и камердинерами, и помимо этого еще была и «председателем Совета королевы». Там она руководила все штатом королевы, включая канцелярию, секретаря по заказам, казначея и его заместителя, общим счетом 500 душ.
Королева без труда получила от своего супруга согласие на учреждение этой должности и пожелала, чтобы Мари-Терез переселилась в Версаль, в покои из дюжины комнат и одиннадцати помещений на антресолях. Ее назначение вызвало бурю негодования со стороны знати обоего пола: невестка бастарда Людовика ХIV — гофмейстерина? Но ведь она — принцесса крови по замужеству, а не по праву рождения! Мария-Антуанетта расценила это возмущение как мятеж и заставила мужа подписать грамоту о назначении подруги на эту должность с окладом 50 тысяч ливров. Назначение стало вершиной карьеры принцессы де Ламбаль. Как писал в своих воспоминаниях современник: «Королева выказывает самую живую дружбу к молодой принцессе… Известно, что ее величество часто устраивает вечеринки с ней в Малом Трианоне или Малой Вене, и допускает туда лишь несколько дам из свиты, но ни одного мужчины. Там она предается свободе со всеми милыми безумствами ее возраста…».
Именно в покоях гофмейстерины состоялась эта знаменитая игра в карты, которую разрешил «на один-единственный раз» Людовик ХVI по просьбе супруги. Как известно, в Париже азартные игры были запрещены. Играли в фараон, партия длилась будто бы тридцать шесть часов без перерыва. Королева присутствовала за столом до пяти часов утра первой ночи и до трех часов последующей. Людовику это не понравилось, но Мария-Антуанетта с милой улыбкой заметила ему, что он разрешил игру, не установив ее продолжительность. Она потеряла за игорным столом около ста луидоров, что вызвало величайшее возмущение парижан, которым подобные развлечения на законном основании были недоступны:
— Австриячка к тому же и картежница! Она вынуждает короля оплачивать свои проигрыши из его личных средств!
Похоже, Мария-Антуанетта не была в состоянии понять, что королева не может позволить себе спуститься с трона супруги помазанника Божия, возносящего ее надо всеми рядовыми подданными. Зима 1776 года выдалась чрезвычайно холодной, и она, а вслед за ней и весь двор, увлеклась катанием на санях. Королева облачилась в горностаевую шубу, отделанную пухом и перьями лебедя, меховую шляпку-ток с пером цапли. Со складов конюшен извлекли сани времен Людовика ХIV и несколько подремонтировали и осовременили их обветшавший вид. Принцы и вельможи заказали себе новые, цена порой доходила до 10 тысяч ливров. Сани королевы были оформлены в виде корзины цветов; оснащенные бубенчиками и колокольчиками, они резво носились по парку Версаля, вызывая восторг седоков. Но когда маршрут продлили до Елисейских Полей, проклятую Австриячку тут же обвинили во всех смертных грехах. Катание на санях, выглядевшее вполне в порядке вещей в Версале, произвело неприятное впечатление в столице. В нем усмотрели попытку насаждать во Франции влияние Вены со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Принцесса де Ламбаль с большим прилежанием принялась за исполнение новых обязанностей, причем к тому ее сильно понуждал свекор, монархист до мозга костей. По его мнению, невестка должна была стать безупречной исполнительницей воли королевы и делать честь своей должности. Между прочим, герцог еще и настоял на том, чтобы невестке положили огромное жалованье, 150 тысяч ливров в год, именно такое, какое получала предыдущая гофмейстерина, мадмуазель де Клермон. Правда, она была сестрой первого министра, герцога де Бурбона. Но для свекра принцессы де Ламбаль, герцога де Пантьевра, это был вопрос не денег, а чести его фамилии. Поддержание этой феодальной ценности дорого обошлось Мари-Терез. Заваленная кучей счетов, одолеваемая жалобами прислуги, проблемами организации празднеств, принцесса де Ламбаль стала властной, раздражительной, часто путалась во множестве не терпящих отлагательства дел. Окружающие, естественно, только и ждали ее ошибок, с радостью примечали их и ставили ей каждое лыко в строку. Гофмейстерина постепенно теряла ту беззаботность, которая столь нравилась ее повелительнице, часто жаловалась и плакала, что раздражало королеву. В эту холодную зиму дружеские отношения между принцессой и Марией-Антуанеттой значительно охладели.
Прекрасная соперница
У Мари-Терез появилась соперница. Вот как описывал ее один из современников: «Не скажу, что она напоминала тех ангелов, которых англичане изображают с белокурыми волосами и светло-голубыми глазами, несколько увядшими красавицами, как почти все в их стране; у нее была одна из тех головок, которым Рафаэль умел придать возвышенное выражение бесконечной доброты. Другие могли вызывать больше изумления и больше восхищения, но от нее нельзя было отвести глаз…».
Это была графиня Иоланда Мартина Габриэль де Полиньяк (1749–1793). В 1776 году ей исполнилось 27 лет, примерно столько же, как и принцессе де Ламбаль. По воспоминаниям одних современников, «ни одно другое лицо не излучало более очарования и нежности». По мнению других, оно несло на себе отпечаток «ее бесстыжего плутовства». Такой авторитет как фаворит Марии-Антуанетты, барон де Безанваль, считал «ее характер еще более совершенным, чем ее лик», она «обладала таким спокойствием, каковое ни одна ситуация, никакие обстоятельство, никакой предмет не могли поколебать». По мнению де Мерси и мадам Кампан, под кроткой искренностью мадам де Полиньяк скрывала «больше цепкости и хитрости, чем могло показаться». Она умела прикинуться смиренной, вкрадчивой, бескорыстной, жаловалась лишь с «почтением и мягкостью», но, когда желала получить какую-то милость, воздерживалась требовать ее, «обладая талантом вынудить предложить оную милость себе».
Габриэль (именно под этим именем она была известна в узком кругу родных и знакомых) де Полиньяк родилась в старинной дворянской семье Поластрон, которая давно растеряла свое состояние. Малышке было всего три года, когда умерла ее мать, и воспитанием сирот занялась тетка. В шесть лет она поместила ее в монастырский пансион, а в семнадцать выдала замуж за графа Жюля де Полиньяка (1746–1818), равным образом