он намного красивее своего портрета [30]
; он, как мне кажется, любящего и легкого характера и выказал мне огромную нежность….».
В парижском особняке герцога де Пантьевр свадебный ужин, поданный на сервизе, отлитом из золота, почтили своим присутствием все принцы крови. Уже 5 февраля принцесса де Ламбаль была представлена ко двору. Невзирая на то, что юбка ее парадной робы по линии панье растаращилась на положенные 5 метров 40 сантиметров, она ловко проделала все манипуляции перед королем и Марией Лещинской. Мари-Терез переночевала в Версале, король расцеловал ее в обе щеки согласно протоколу как новую носительницу имени одной из тех прославленных семей, члены которых имели честь носить титул «кузен короля». Казалось, пред ней открывалось блестящее будущее. Но уже в мае она написала своей матери отчаянное письмо:
«Что стало со временем, когда я говорила вам о своем счастье? Возможно ли, что всего за несколько месяцев оно изменило свой курс? От него остались только воспоминания и слезы! Я, тем не менее, употребила все, чтобы он сохранил ко мне чувства, каковые я была столь счастлива внушить ему… Меня терзают тысячи горестных предчувствий…».
Принц, который сгорал от желания как можно быстрее вступить в брак с прелестной принцессой, без околичностей и во всеуслышание заявил:
— У нее красные руки, слишком толстая талия, и она блистает полным невежеством в любовной науке!
Он же обладал подобными познаниями в избытке и вновь с головой окунулся в водоворот самого разнузданного разврата. Поскольку его похождения давно стали сказкой Парижа, то в мемуарах современников сохранились многочисленные описания его похождений с известными актрисами и куртизанками столицы. Тем в первую очередь нужны были его деньги, и они не только тянули их с любовника, но и шантажировали отца несуществующими беременностями. Чтобы уплатить хотя бы часть наиболее неотложных долгов, Луи-Александр украл у жены все ее драгоценности. Предаваясь оголтелому разгулу, принц заразился дурной болезнью и наградил ею свою супругу. Он попытался лечиться, но обратился не к докторам, а к шарлатанам, что лишь ускорило развитие недуга и приблизило неминуемый конец. Когда отец все-таки забрал сына в свой замок Лувесьен на берегу Сены и призвал на помощь лучших лекарей, болезнь зашла так далеко, что больного пришлось кастрировать. В конце концов 6 мая 1768 года он скончался в страшных мучениях, ввергнув отца и жену, не отходившую от его постели, в глубокое горе. В 19 лет Мари-Терез осталась вдовой. Она с горечью подвела итог своей только что начавшейся жизни: «Я была выдана замуж еще ребенком, пошла под венец прежде, чем стала женщиной, овдовела прежде, чем стать матерью…».
Чтобы этот особняк не стал для него постоянным напоминанием о потере единственного сына, герцог возвратил Лувесьен[31] королю за незначительную компенсацию в четырнадцать с половиной тысяч ливров. Год спустя король презентовал это живописное поместье графине Дюбарри, и оно оставалось в ее собственности вплоть до трагической гибели хозяйки. Один из современников прокомментировал это следующим образом: «То, что пришло от порока, возвращается к пороку, ожидая великого грядущего очищения мечом и огнем». Будущее показало, сколь правильным оказалось это зловещее пророчество трагической судьбы графини Дюбарри, ее любовника, герцога де Бриссака и разграбления Лувесьена.
Согласно этикету, молодая принцесса, будучи не замужем или оставшись вдовой, не имела права ни завести свой собственный дом, ни появляться в обществе, пока ей не исполнится 25 лет. Она должна была поселиться в монастыре, для чего избрала обитель цистерианского ордена, самую богатую в столице. Но в его ледяных стенах мало что изменилось с тех пор, как он был основан королем Людовиком IХ и его супругой Бланкой Кастильской. Мари-Терез не должна была ни посещать монашек, ни спать, ни трапезничать у них, ни приглашать в свои покои без разрешения матери-настоятельницы, а ее посетители должны были в восемь вечера покидать монастырь. Правда, она пробыла там недолго: практически через полгода свекор забрал ее оттуда и увез вместе со своей дочерью Марией-Аделаидой в замок Рамбулье, надеясь, что сельская местность и усиленные занятия благотворительностью как-то помогут ему справиться со своим горем.
Вряд ли жизнь молодой вдовы была очень веселой. Свекор посвящал религии час молитвы утром после пробуждения, далее посещение церковной службы перед ужином, час, уделенный медитации после трапезы, в восемь вечера возвращение в часовню, в полдесятого ужин, в полночь он удалялся в свои покои, вновь молился, читал духовную литературу и отходил ко сну только в два часа ночи.
Герцог постоянно твердил, что молитва и благотворительность есть самые прекрасные добродетели, но это убеждение не мешало ему относиться к безответной невестке с некоторым высокомерием. Де Пантьевр чрезвычайно кичился своим происхождением, и когда одна из весьма знатных дам закинула ему удочку о возможной женитьбе своего сына, принца Ламбеска, главного конюшего Франции, но не принца крови, на Мари-Терез, герцог презрительно заявил, что об этом не может быть и речи. Его невестка ни в коем случае не должна потерять свое благоприобретенное положение принцессы крови. Так что она была обречена остаться вдовой, ибо ее замужество с другим принцем крови было маловероятно. Излишне впечатлительная (Мари-Терез падала в обморок при виде букета фиалок и либо раков, либо омаров, даже изображенных на картине), она страдала неврастенией, которая лишь усугублялась от монотонной жизни в сельском замке.
В декабре 1768 года компаньонка Мари-Терез по жизни в сельской глуши, дочь ее свекра Мария-Аделаида, была представлена ко двору и сразу же обратила на себя внимание сына герцога Орлеанского, т. е. главы младшей ветви династии Бурбонов. Девушка, бесспорно, обладала статусом самой завидной невестой королевства, и в апреле 1769 года состоялась свадьба. Лишившись подруги, принцесса де Ламбаль стала чаще бывать в Версале. Именно тогда, по ее собственным воспоминаниям, «в атмосфере этой агонии, скорбных картин глубокого траура, явилась ослепительная звезда, чтобы рассеять тучи, плывущие над моей изнемогающей головой и осушить горькие слезы, падающие жгучими каплями на мое жалкое существование».
Весной 1770 года в Версаль прибыла будущая жена наследного принца, австрийская эрцгерцогиня Мария-Антуанетта. По причине полного отсутствия взаимопонимания и привязанности