— Да, но и на ненормированный день есть свои нормы, — сказал Яровой.
— Знаем. Но не будем же мы из-за четырех часов брать второго человека. И сам Журавлев не согласится на напарника. Сложно это.
— Почему? Ведь порт работает круглосуточно. В три смены. Вы загружаете суда. И за каждый непредусмотренный час простоя платите штраф. Причем, в солидных размерах. И вместо того, чтобы держать на сортировке двоих…
— Но это же невозможно!
— Почему?
— Территория и проходимость леса, количество отгруза — все предусмотрено по смете. И они не позволяют взять второго человека.
— Кто не позволяет? — не понял следователь.
— Объем работы.
— А почасово? Он же не должен работать по четырнадцать часов. Без выходных! Без отгулов.
— Все мы перерабатываем. Все, как один.
Яровой не смутился.
— Все, говорите? Но вы знаете, что он болен.
— А кто здоров?
— Но вы, к примеру, не в таком состоянии, как Журавлев?
— Никто невиноват.
— Но рабочее время существуют…
— Вам это к чему? Мы перевоспитываем преступников трудом. Вам же помогаем. Если бы мы ему ставили все рабочие часы, он давно бы по зачетам должен был освободиться. Но куда он пойдет? Ни вы, ни я — не можем поручиться. Может, снова воровать бы стал?
— Как знать… — сказал Яровой.
— Да что там знать? Что знать-то? Чего их жалеть?
— Скажите, он никуда не отлучался на несколько дней?
— Вовка? Что вы! Нормальному, свободному отсюда выбраться нелегко. Этот же — псих, поселенец! Его в больнице на особом учете держат.
— Это верно. Но кто его непосредственный начальник? — поинтересовался следователь.
— Мастер.
— Он случайно не был в отпуске в этом году?
— Был. А что?
— Ничего. Я вот о чем подумал. По всей видимости, Журавлев решил остаться у вас и после поселения.
— Хорошо бы было.
— Так вот, мастер ваш мог бы проконсультироваться с врачом Журавлева, может, какие-то лекарства нужны ему, каких у вас нет… Или фрукты.
— Какие фрукты в марте? — рассмеялся главбух.
— В марте?
— Ну да! Он же в марте отдыхал.
— А где?
— Кто ж его знает? Билетов к оплате не предъявил. Значит, здесь отдыхал.
— А почему в марте он взял отпуск? Тепла еще нет. Купаться нельзя. Холодно.
— Летом мы ему отпуска не дали бы.
— Почему?
— Самый разгар работы.
— И долго он в отпуске был?
— Кто?
— Мастер, — уточнил следователь.
— За год взял.
— Так мало?
— А больше мы не дали бы. В апреле — разгар сплавных работ. Не до отпусков. Да и что хорошего в отпуске? В дороге измотаешься. Деньги за две недели потратишь и просишь телеграммами у родни на дорогу. Какая радость от такого отпуска? — смеялся главбух.
— Я попрошу у вас список всех, кто отдыхал в этом году из работников порта, подчеркните фамилии тех, кто связан непосредственно по работе с Владимиром. И еще мне понадобится список всех работников порта.
— А зачем вам это? — удивился главбух.
— Нужно. Я убедительно прошу вас об этом, — сказал Яровой.
Главбух пообещал, что поручение Ярового к концу дня будет выполнено. И тут же позвонил начальнику отдела кадров… Аркадий вышел, решив позднее сверить данные кадровиков со своими, для большей точности.
Мастер… С ним можно встретиться вечером, когда придет списками, а пока…
Следователь торопился в больницу. Оставалось еще три часа того, как Журавлева могут отпустить на работу.
Уже немолодой врач — невропатолог встретил Ярового в коридоре.
— Вы к Журавлеву?
— Да.
— Он плох.
— Бредит.
— Приступ не прошел? — спросил следователь.
— Нет. Это затяжной приступ.
— Мне можно взглянуть нанего?
— Зачем? Он не сможет с вами говорить. Не то состояние.
— Понимаете, мне нужно, — объяснял Яровой.
— Ну что ж, если вы так настаиваете, то я должен разрешить вам. Но пойти к нему мы должны будем вместе.
— Я не возражаю, — согласился Яровой.
Вовка лежал в одноместной палате. Окна были задернуты плотными занавесками. Рядом с поселенцем сидела пожилая женщин-санитарка. Она поправляла подушку, удерживала больного, чтоб не упал. Вытирала полотенцем лицо Журавлева. И уговаривала поселенца тихим, ровным голосом.
А он метался по койке, кричал:
— Муха! Я ничего вам теперь не должен! Отвяжитесь от меня. Я боюсь вас!
— Вы знаете, о ком это он? — наклонился врач к Яровому.
— Наверное, свое вспоминает.
— Он тут все про женщину кричал. Ох и жутко, — передернул плечами санитарка.
— А имя ее какое? Не запомнили? — спросил Яровой.
— Имя не говорит. Обзывает.
— Гиеной? — вспомнил следователь.
— Во-во, — подтвердила санитарка.
Гиена. Но Торшину он так не называл. Причем, Валентин никак не могла никого «засыпать». Она далека от Клеща и Мухи. А вот Гиена… Но кто это? Женщина или мужчина?
— А почему вы думаете, что он женщину так обзывал? — спросил Яровой у санитарки.
— Гиена! Уходи, Гиена! — Они убьют тебя! Не верь Клещу, него есть сын! Гиена! Ты была нужна на время. А теперь все! Ты слышишь меня? Тебя убьют! А потом и меня! Но ты еще можешь спастись! Ты ж свободна. А я — нет! Я должен вернуться на Сахалин. Мне нужно вернуть… Мне они дадут вернуться! А тебе— нет! Ты не вернешься и не приедешь! Я знаю! Ты не веришь?! Но я их знаю лучше, чем ты!.,
— Вот видите? Я ж говорю — про женщину. И все время так. Странное говорит, — посмотрела на Ярового санитарка.
— Скажите, а имя Авангард, он называл?
— Нет.
— А о Скальпе не говорил?
— Да, это слышала.
— И что он говорил?
— Кричал, что не хочет убивать.
— Извините, но у нас больница. И то, что говорит больной в бреду, или рассказал врачу, мы не должны разглашать, — сурово глянул врач на санитарку.
Та угнула голову. Замолчала.
— Я всегда помню обо всех тонкостях вашей работы. Но есть случаи, когда вы должны вспоминать то, что ради интересов самого человека приходится пренебрегать излишней щепетильностью. Вы боретесь за здоровье и жизни людей. Я тоже! Но кроме того, я должен и предупреждать преступления. А коли оно совершено, установить — кем, как и причину. Ведь вы, дорогой доктор, чтоб вылечить человека, иногда вникаете в интимные стороны жизни больного, но опять же, чтоб принести благо больному исцелением. Разве я не прав? К тому же, я не веду протокола допроса, как видите. Я просто слушаю. И поверьте, что я, как и вы, заинтересован, чтобы этот человек был здоров. А значит, наши интересы совпадают, — убеждал Яровой невропатолога.
— Но он не отдает отчет в сказанном.
— Именно так. Но и я не заношу его слова в протокол. Но сказанное, даже в этом состоянии, имеет прямое отношение к реальным событиям. Этого вы, как я надеюсь, не станете отрицать.
— Могу спорить.
— Я слушаю.
— В данном случае сказанное не обязательно должно принадлежать к интересующим вас конкретным событиям. Этот человек серьезно болен. И то, что он говорит, может иметь отношение к давним событиям. Может быть — ко времени его юности…
— Извините, доктор. Но давние события остались за границами времени заболевания. А значит, не могут являться причиной приступа и, тем более, бреда.