— А ты чего испугался?
— Мне уже нечего бояться, — опустил плечи Вовка. С чего же всполошился?
— Скажите, следователь, а это правда, что вы мою телогрейку нашли?
— Нашел. Остатки от телогрейки. Вот все, что ты в нее прятал — сохранилось. Будто только что положил. И деньги, и драгоценности, — все.
— А где нашли?
— Вниз по течению реки. Километрах в шести от того места, где она была выброшена. Кстати, тебе Емельяныч со сторожем приветы передавали. Помнят тебя. По-доброму. Просили, чтоб написал ты им. Как живешь, куда собираешься? Емельяныч особо просил тебя написать ему.
— Это мне понятно. А вот вы чего хотите от меня? — не выдержал Вовка.
— А ты сам разве не догадываешься?
— Нет.
— Ну, скажи мне, куда делись пять тысяч с твоего вклада? Ведь сам говоришь, тратить некуда, проживаешь мало? А куда деньги дел?
— Это — мое дело! — вмиг подобрался Вовка. И, повернувшись лицом к Яровому, сказал запальчиво: — Любовнице подарил!
— Кто она?
— Баба.
— Это и так понятно. Где живет?
— На земле.
— Послушай, ты не кипятись. Я достаточно знаю о тебе. Человек, который заболел из-за потери денег, никогда не подарит какой-нибудь бабенке такую сумму. Ведь ты в Соболево каждый трояк берег, каждый рубль считал.
— Так деньги-то я снял здесь? Причем же тут Соболево?
— Все взаимосвязано.
— А что связано? — побледнел Володька.
— Куда деньги-то дел? — посуровел следователь.
— Потерял.
— Такие, как ты — вторично теряя — не выживают.
— Поумнел. Потеря денег— это еще не потеря жизни. Не стал переживать. Разучился, — отвернулся Вовка.
— Что ж. Дело твое. Но теперешнее молчание не в твою пользу, Журавлев.
— А мне уже ни в чем пользы не искать.
— Клещу деньги отдал, или вместе ездили? — спросил Яровой Трубочиста.
— Куда?
— В Ереван?
— Зачем?
— Вам виднее. Зачем же тебе здесь могли понадобиться деньги? Да еще накануне смерти Авангарда Евдокимова?
— Я ни при чем! Я не виноват! — посерел Вовка и, пошатнувшись, упал на землю. Лицом в грязь.
Следователь сбегал на проходную, попросил вызвать врача, а сам вскоре вернулся к Журавлеву.
— Падлы! Не трожьте! — кричал Володька корчась. Глаза его были плотно закрыты. Яровой стоял молча. Слушал. С нетерпением смотрел на часы, ждал врача.
— Я — на «шухере»[4]! А он там один? — говорил с кем-то Журавлев. Яровой прислушался внимательнее.
— Гиен боюсь. Засыплет всех! — шептали губы Вовки.
— Муха! Я не заложу![5] Муха! — все еще сжимался в комок Трубочист.
В это время Яровой увидел врача, спешившего к ним.
— Опять приступ? — спросила она.
— Да. Внезапно.
— Что это творится? Как вы с ним начинаете говорить, так у него приступ!
— Я встречаюсь с ним второй раз.
— Вот именно. И оба раза приступами закончили.
— Серьезный разговор…
— Пощадите вы его. Он же и так у нас на контроле. Нервы никуда не годятся. Только на уколах держится. Три раза в неделю колем его в больнице.
— Администрация порта об этом знает?
— А как же? — удивилась врач.
— И сколько времени у вас отнимают процедуры?
— Минут по пятнадцать, — ответила врач.
— После этого он сразу приступает к работе?
— Этого я не знаю. Мы его не провожаем. А вообще рекомендуем после процедуры с полчаса, с час отдохнуть.
— И он выполняет эти рекомендации?
— Не проверяли.
— Время его посещений на процедуры обговорено с администрацией порта? — поинтересовался следователь.
— Нет! Специально не обговаривали. Ему на слово верят. И так один за троих работает, — сделала врач укол Журавлеву.
— Он регулярно посещает процедуры?
— Нет. Во времена ухудшений.
— Вы их фиксировали?
— Конечно.
— Не скажете ли, в марте он посещал процедур#? В марте нынешнего года? — уточнил Яровой.
— Нет. С января по конец марта состояние здоровья Журавлева было относительно неплохим. А вот теперь — опять спад.
— Чем вы это сможете объяснить?
— Перенапряжением! Работает много. А еще, возможно, расстроился. Это в большой степени могло повлиять.
— Мне можно будет ознакомиться с его историей болезни? Посмотреть, когда он посещал процедуры? — показал удостоверение Яровой.
— Пожалуйста. Только я ее наизусть помню. Он у нас во всем районе один такой больной.
— Тогда скажите, вот то, что он сейчас говорит, — это плод болезни или проявление страха, постоянно преследующего его? — спросил Яровой и уточнил: — Имеет ли сказанное прямое отношение к реальным событиям или это бред?
— Далеко не бред. Я не могу гарантировать, к какому времени относится то, о чем он говорит. Но предмет или человек, или события, являются раздражителями. А возможно, и первопричиной «тянувшейся болезни.
— Значит, эти слова можно воспринимать всерьез? 4 — Я не утверждаю.
— Но ведь его болезнь прогрессирует не без очевидных причин?
— Вероятно, — согласилась врач.
— Скажите, по состоянию здоровья он всегда отдает отчет в своих словах и поступках?
— Да. Пока нет приступа. А во время приступа он не волен над собой.
— А почему же его не отправляли в больницу закрытого типа до полного излечения?
— Это было бы преступлением.
— Но почему?
— Больница подобного рода подействовала бы на него не исцеляюще, а скорее наоборот. Она напомнила бы ему прошлое и все, что с ними было связано и сломала б его окончательно. Ведь)тот человек совершенно не опасен для окружающих. Он не агрессивен. И, прежде всего, умеет иногда, овладев собою, гасить приступы в себе. Редкий случай, но очевидный. Правда, здоровье его подорвано, но я думаю, что с его болезнью мы и сами в состоянии справиться.
— Скажите, вы пробовали говорить с ним откровенно о том, что может быть причиной его болезни? Вернее, продолжения? Кто или что ее усугубляет?
— Нет. Таких вопросов я ему не задавала. Он для меня — только пациент и я не хотела бы, чтобы его болезнь усугублялась от моих вопросов, — по-женски съязвила врач.
— Он сам не рассказывал вам ничего о себе? — остался невозмутимым следователь.
— Знаете, он — молчаливый. Не интересуется никем, и о себе не говорит ничего.
— А вы не пытались узнать, что произошло с ним накануне? Что его расстроило?
—Наше дело — лечить.
— Да, но вы должны знать причину. Установить корень зла, для большей эффективности лечения.
— Я знаю, что виною всему — нервы. Его расшатавшиеся вконец нервы.
— Ну что ж, удовлетворимся на время этим. Но я хочу задать вам еще несколько вопросов.
— Пожалуйста, — ответила врач.
Следователь посмотрел вслед «скорой помощи», какая, скрипуче сигналя, увозила Вовку в больницу.
— Долго он у вас пробудет? — кивнул Яровой на машину.
— Часа четыре…
— А потом?
— Не рекомендую вам его посещать.
— Почему?
— Плохо кончится.
— Для кого?
— Для него. Вы чем-то расстраиваете его.
— Но если все дело только в нервах, значит, приступа не могло быть. Я ничего плохого не сделал вашему пациенту.
— Ничего определенного сказать нельзя. Иногда напоминание о давнем — убить может.
— И как долго мне нельзя его навещать? — спросил Яровой.
— Как можно дольше.
— А если в посещении есть необходимость?
— Надо повременить. Он сейчас не в том состоянии, чтобы я согласилась с такой необходимостью.