он вызывал каждой пропетой нотой, были столь велики, что места для критики не осталось. И был даже пассаж в дуэте «Уйдешь ли ты» с Хильдой Дэнси — по крайней мере, так показалось Трой — когда музыка внезапно стала настоящей. Она подумала: это один из тех кусков, которые имел в виду синьор Латтьенцо. Она посмотрела на него, он поймал ее взгляд и кивнул.
Сэр Дэвид Баумгартнер, чей подбородок покоился на жабо рубашки, придавая его лицу вид глубокой сосредоточенности, поднял голову. Мистер Реес, сидевший очень прямо, незаметно поглядел на часы.
Дуэт завершился, и внимание Трой вновь рассеялось. Костюмы у артистов были хорошие: второстепенные персонажи были в сдержанных библейских одеяниях, взятых напрокат у новозеландской труппы, которая недавно снова поставила Йоркский цикл[29]. Одеяние Соммиты, сшитое специально для этого случая, было белым и непорочным, и если костюмер задумывал его как способ заставить Руфь выглядеть бросающимся в глаза изгоем в чужой стране, то этой цели он вполне добился.
Начался и отзвучал квартет, не оставив от себя никаких впечатлений. Сэр Дэвид выглядел раздраженным. Соммита, оставшаяся на сцене в одиночестве, с жаром произнесла речитатив, а потом перешла к своей большой арии. Теперь Трой видела ее только в форме цвета, фиксируя ее в своей памяти, переводя ее образ на новый язык. Дива добралась до финальной fioritura[30], подошла ближе к краю сцены, подняла голову, раскинула руки и вознаградила их своим козырем — ля третьей октавы.
Несомненно, она бы очень рассердилась, если бы зрители соблюли правило, говорящее о том, что нельзя аплодировать, пока не опустится финальный занавес. Они не стали его соблюдать и разразились маленькой бурей аплодисментов. Она предостерегающе подняла руку. Начиналась предпоследняя часть спектакля: слезливое прощание Руфь и синьора Романо — пухлого, одетого в складчатую блузу, с перехваченными ремешками ногами, похожего на Карузо на его поздних фотографиях. Появился Вооз, обнаружил их и приказал высечь сборщика колосьев. Руфь и Наоми умоляли Вооза смягчиться, что он и сделал, и опера закончилась несколько беглым всеобщим примирением в виде хора.
Чувство облегчения, которое Трой испытала, когда занавес опустился, было настолько сильным, что она обнаружила себя бешено аплодирующей. В конце концов все оказалось не так уж плохо. Ни один из тех ужасов, что она себе воображала, не случился, все закончилось, и все были в безопасности. Впоследствии, правда, она задавала себе вопрос: а не была ли вынужденная реакция публики вызвана теми же эмоциями.
Последовали три быстрых вызова на поклон. На первый вышла вся труппа, на второй — Соммита под жидкие одобрительные крики с задних рядов, на третий — снова Соммита, которая устроила привычное шоу с протянутыми руками, поцелуями пальцев и глубокими реверансами.
А затем она повернулась к оркестрантам, подошла к ним с вытянутой рукой и приглашающей улыбкой, и обнаружила, что ее жертва испарилась. Руперт Бартоломью исчез. Скрипач встал и едва слышно сказал что-то; похоже, он предположил, что дирижер за кулисами. Улыбка Соммиты застыла. Она помчалась к выходу в глубине сцены и исчезла. Смущенные зрители продолжали отрывочно хлопать, и эти аплодисменты почти стихли, когда она появилась вновь, ведя — вернее, почти таща за собой Руперта.
Он был всклокочен и бел как простыня. Когда она предъявила его публике, продолжая крепко держать за руку, он не выразил никакой признательности за аплодисменты, которые она вытребовала у зрителей. Они постепенно затихли, и воцарилась мертвая тишина. Она что-то прошептала, и этот звук повторился, расходясь гигантскими кругами: вокруг острова вздыхал северо-западный ветер.
Зрители испытывали крайнее замешательство. Какая-то женщина позади Трой сказала:
— Он плохо себя чувствует. Он сейчас потеряет сознание.
Зрители шепотом выразили свое согласие. Но Руперт не упал в обморок. Он резко выпрямился, посмотрел в пустоту и внезапно высвободил руку.
— Дамы и господа, — громко произнес он.
Мистер Реес принялся хлопать, к нему присоединились остальные зрители.
— Перестаньте! — крикнул Бартоломью.
Все перестали хлопать. И тогда он произнес свой монолог под занавес:
— Полагаю, я должен вас поблагодарить. Вы подарили свои аплодисменты Голосу. Это чудесный Голос, оскорбленный той чушью, которую ему пришлось петь сегодня. Ответственность за это лежит на мне. Мне следовало отказаться с самого начала, когда я понял… когда я впервые понял… когда я осознал…
Он слегка покачнулся и поднес руку ко лбу.
— Когда я осознал, — повторил он. А потом и в самом деле потерял сознание.
Занавес закрылся.
III
Мистер Реес отреагировал на катастрофу со знанием дела. Он встал, повернулся к гостям и сказал, что Руперт Бартоломью неважно себя чувствовал на протяжении нескольких дней, и несомненно, напряженная подготовка к спектаклю подорвала его силы. Он, мистер Реес, знает, что все отнесутся к этому с пониманием; он попросил зрителей собраться в гостиной. Обед подадут, как только артисты смогут к ним присоединиться.
Гости покинули салон, а мистер Реес в сопровождении синьора Латтьенцо отправился за кулисы.
Проходя через холл, гости стали лучше понимать, что происходит снаружи: первым делом до них донеслись звуки непогоды — порывы сильного ветра, налетавшего через нерегулярные промежутки времени, дождь, а на заднем плане был слышен смутный плеск высоких волн; надвигалась сильная буря. Те из гостей, кому предстояло возвращаться в ночи на катере, автобусе и машинах, обменялись взглядами. Одна гостья, стоявшая у окна, раздвинула шторы и выглянула в окно; стекла были залиты дождем, барабанящим в окна. Она отпустила шторы, и на лице ее отразилась тревога. Сердечный мужской голос громко произнес:
— Не о чем беспокоиться. С ней все будет в порядке.
В гостиной вновь подавали шампанское и, по просьбе некоторых, более крепкие напитки. Начали входить артисты в сопровождении Хэнли, который оживленно переходил от одного гостя к другому.
— Занят своим делом, — заметил Аллейн, наблюдая за ним.
— Непростая у него задача, — сказала Трой и добавила: — Я хотела бы знать, как себя чувствует этот мальчик.
— Я тоже.
— Как думаешь, мы можем что-нибудь сделать?
— Давай спросим.
Хэнли увидел их, сверкнул обворожительной улыбкой и подошел.
— Мы пойдем в столовую прямо сейчас, — сказал он. — Мадам просит не ждать ее.
— Как Руперт?
— Бедняжка! Так жаль, правда? Все ведь прошло так хорошо. Он в своей комнате. Прилег, но чувствует себя вполне нормально. Просил его не беспокоить. С ним все будет в порядке, — бодро повторил Хэнли. — Нервное переутомление в чистом виде. А вот и гонг. Пожалуйста, подайте пример другим гостям. Большое вам спасибо.
Все снова прошли через холл. У самого входа, полуприкрытый объемистой скульптурой беременной женщины, чей хитрый эльфийский взгляд словно намекал