на него Глориан.
Отец раскатисто захохотал:
– Стало быть, не по душе пришелся. – Он шумно отхлебнул из кубка. – Старший сынок Гериона Ваттенварга. Мне говорили, он начитан и благочестив и глаза красивые, серые.
Когда Глориан фыркнула, он склонился к ней поближе:
– Ага, я вижу, пора мне вострить топор.
Она ухмыльнулась.
– Расскажи, чем он тебя обидел.
– По-моему, посади на мое место нарядную куклу, он бы не заметил разницы. – При этих словах отец нахмурился, а Глориан добавила: – И Ментендон не любит, а ведь ему править этой страной.
Бардольт крякнул.
– Обычное дело у Ваттенов. Они созданы грабить города, а не править ими. – Он осушил чашу. – Гордецы они в своем Бригстаде. Он должен был выказать тебе больше почтения.
Магнауст уже вернулся к отцу. Глориан сомневалась, вспомнит ли он ее. И надеялась, что не вспомнит.
– Ну-ну. – Бардольт подтолкнул ее локтем, Глориан вымученно улыбнулась. – Выпьем за тебя, дочка.
Он дал знак своему кравчему, и юноша подошел наполнить кубок.
– Глориан, это Вулферт Гленн. Я решил, пора ему навестить родные места.
– Принцесса, – изящно склонился перед ней кравчий. – Какая честь!
Глориан узнала его по голосу: парень, с которым столкнулась на галерее. Он, как вся дружина ее отца, носил под кожаной накидкой кольчужную рубаху, обувался в сапоги до колен и не снимал с пояса боевой нож с костяной рукоятью.
Теперь, при свете, она его лучше разглядела. Густые кудри темные, почти черные. Для дружинника он был слишком коротко острижен, локоны не доставали даже до плеч. Глаза большие, тоже темные, и кожа смуглая, теплого золотистого оттенка.
Ростом он не равнялся с ее отцом – с ним никто не равнялся, – но превосходил Глориан, а это было немало. Они с матерью возвышались почти над всеми придворными.
– Мастер Гленн, – заговорила она, удивляясь, что заставило ее задержать взгляд на его лице. – Доброго дня. Из каких же ты мест?
Она запоздало спохватилась: спрашивать не следовало. Королева только утверждает. Впрочем, она еще не королева.
– Из Озерного края, – ответил он. – Я младший сын барона Гленна Лангартского.
– Посвящен в рыцари?
– Нет, ваше высочество.
Младший сын, и даже без шпор. Странно, что его поставили кравчим.
– Рыцарем он будет, не сомневаюсь, – с горделивой улыбкой вставил король Бардольт. – Вулфа ждет великое будущее.
Странное чувство, что они давно знакомы, еще усилилось. Вулферт Гленн рассматривал ее, чуть морща лоб.
– Не знаю, вспомнишь ли ты, – добродушно хмыкнул король Бардольт. – Вы детишками играли вместе. Когда я бывал в Инисе, вы с ним носились по садам и паркам, макали друг друга в фонтаны и как могли донимали своих опекунов.
Молодой кравчий умело владел собой, но улыбка в его глазах сказала Глориан, что он помнит, – как вспомнила и она. Он вдруг увиделся ей меньше ростом, пухлощеким, с ломающимся баском.
– Конечно, я помню ваше высочество, – сказал он.
Глориан напрягла память и отыскала образы, впитавшиеся, как аромат в ткань; вдавленные, как печать в воск: цветочный лабиринт, вкус слив, липкая жара последних летних дней.
Королева Сабран наконец втянула супруга в беседу с Советом Добродетелей. Вулферт Гленн мялся, но не отходил от Глориан. Она подарила ему ободряющую улыбку.
– Так кто… – спросила она тихо, только для его ушей, – кто была та таинственная незнакомка на галерее?
Он опасливо покосился на ее отца, но король с головой ушел в жаркий спор. Вулферт ответил так же тихо:
– Право, моя госпожа, это было не любовное свидание.
– Ничего. Я просто полюбопытствовала.
– Она – глава моей доли. Регни Аскрдальская, племянница Скири Доброй.
– Скири Широкий Шаг? – заинтересовалась Глориан. – Ее убийство положило начало войне Двенадцати Щитов.
– Да-да. – Он заговорил уверенней, подлил ей в кубок. – Из ее клана тогда уцелел только один из братьев. Несколько лет назад он тоже умер, так что Регни – его дочь – теперь вождь Аскрдала.
– При таких предках она должна быть грозной особой.
У него дрогнули уголки губ.
– Так и есть. – Он салфеткой вытер край кувшина. – Король Бардольт поручил нам наблюдать за празднеством и предупредить, когда ему пора будет явиться.
– Понятно… – Глориан помолчала. – Ты в самом деле меня помнишь, мастер Гленн, или сказал так из любезности?
Он твердо взглянул ей в лицо:
– Да, я помню.
– А я вспомнила не сразу. Ты так изменился. – Глориан здоровой рукой подняла наполненный сладким черным медом кубок. – Смею спросить, сколько тебе теперь?
– Восемнадцать или около того, я думаю.
– Разве ты не знаешь точно?
– Не совсем. Это долгая история, ваше высочество.
– Я бы хотела ее услышать. Например, завтра?
– У вашего высочества, конечно, слишком много дел, чтобы слушать простого дружинника.
– У ее высочества, пока рука не зажила, хватает времени следить, как растут деревья.
– Ах, я желаю вам скорейшего выздоровления. Я мальчишкой сломал раз ногу.
– Надеюсь, не в одной из наших забытых догонялок по замку Глоуэн?
– Нет. Я имел глупость выйти на лед без шипов. Первый и последний раз. – Он ответил на ее улыбку. – Ваше предложение очень великодушно, но я на рассвете уезжаю в Озерный край. С нашего прошлого приезда я не видел родных.
– Вот как. Что же, доброго пути, мастер Гленн.
Он отдал поклон и отошел. Глориан, допив сладкий напиток, подперла щеку кулаком.
Умеренность никогда не числилась среди добродетелей отца. Ел вволю, а пил вдвое. Когда подали последнюю перемену, лицо у него было краснее сырой баранины.
– Скажи, Нумун Карментская, – зычно вопросил он, – как обращаться к особе твоего… положения?
По всему Старому залу утихли разговоры.
– Довольно будет «глашатая», ваша милость, – ответила Нумун. Она в этот день нарядилась в строгое светлое платье, заколов его брошью на плече. – Мой главный долг – оглашать волю народа Карментума.
– И что же, ваш народ так разбирается в политике, что решает, кому править страной и куда держать курс? – удивился Бардольт. – Мой отец был моряком, глашатай. Он бы не позволил выбирать капитана тем, кто ничего не знает о море.
– Мы, чиновники, доверяем народу, который нас избирает, – объяснила Нумун, – потому что уверены: люди знают мир, в котором живут. В Карментуме имеется несколько храмов знания, посвященных строгой науке и обсуждающих решения, выдвинутые в Куменге и Барданте.
– И все это без направляющей руки Святого.
– Карментцы вольны исповедовать любую веру, но ни святые, ни боги нами не правят.
Глориан взглянула на молча слушавшую их разговор мать. Когда та поднесла к губам кубок, Глориан вспомнилось одно из первых услышанных наставлений в умеренности: «Королева должна уметь наблюдать. Она, подобно соколу, выжидает момента для удара. И знает, когда в ударе вовсе нет нужды: когда достаточно ее тени, ее присутствия».
– И монархи вами тоже не правят. Мы, как видно, для вас пережитки прошлого, – с пугающей улыбкой заметил Бардольт, – однако же вы здесь и ведете переговоры с королевским двором.
– Мы чтим чужие обычаи и народ Добродетелей, – не теряя хладнокровия, отозвалась глашатай, – но сами не делим кровь на высокую и низкую. У нас в счет идут усердие и таланты – не