пересмотреть свою позицию по наследственности.
Франсуа рассмеялся едва ли не веселее, чем все остальные вместе взятые. Смех у него был чудесный, отметила Одиль: лёгкий, как ласточка, и открытый, как окно по весне, и очень похожий на смех Адриано.
– Итак, – прервал её мысли ректор, – господин де Шалэ сим нам напомнил, что вера – это не единственное, с чем мы имеем дело. Да, вера – источник силы, но её же надо уметь использовать. Я сейчас скажу то, что вам покажется противоречием с тем, что я говорил до этого: иногда веры совершенно недостаточно.
Он отошел к окну и присел на край подоконника, громко стукнув тростью об пол, словно желая вколотить дальнейшее прямо в умы.
– С детьми на самом деле всё просто. Младенец верит в чужие силы, не в свои – когда ему плохо, он призывает на помощь всемогущих и всеблагих родителей, а сам он, обладая неизмеримыми возможностями, попросту не знает, что с ними делать. Несчастная мать, бьющаяся над умирающим ребенком, может верить всей душой в то, что его можно спасти, но она помещает эту веру в другого – в Бога, врача или знахарку, отказывая себе в праве лечить. И так мы приходим к следующей грани нашего треугольника – праву.
– Не знаниям? – снова подала тихий голос Катлина.
– О знаниях позже, – отозвался д’Эстаон. – Почему горюющая мать призывает врача или молится? Потому что внутри неё, – он постучал суховатым пальцем себя по груди, – живет червячок, который подтачивает её веру. Да, она хотела бы, чтобы ребенок жил и был здоров – но она не верит в свое право, не верит в себя, часто – что спасение будет, или что даже если повезет – не станет залогом худших бед. Она ищет посредника – она не чувствует себя вправе решать.
– Но сомнения есть у всех, – нахмурился Ксандер.
Трость в руке ректора свистнула, моментально вытянувшись в параллельную полу струну и указав безошибочно на него.
– Блистательное объяснение тому, почему таки люди редко двигают горы, не правда ли, господин ван Страатен?
Ксандер закусил губу и кивнул.
– Подумайте, господа студенты, что будет, если у вас в руках будет самый совершенный в мире лук, но при этом, когда вы уже наложите стрелу на тетиву, ваши руки задрожат? Вы промахнетесь, именно так, каким бы точным ни был ваш глаз, каким бы верным ни был лук, какой бы круглой ни была тетива – и какой бы достижимой ни была мишень. Сомневаться можно до или после, но тогда, когда перед вами мишень, вы должны уметь отбросить всё и разумом, – на этот раз палец постучал по лбу, – направить силу в цель.
– Разумом? – опять фыркнула неуемная Леонор. – Это после славословий вере-то?
– В том-то и прелесть, госпожа Гарсиа, а если подумать, то и логика – что нечто столь иррациональное, как вера, должно быть уравновешено рациональностью и разумом, не так ли?
Пришло время кивать Леонор, хотя она это сделала куда более неохотно, чем Ксандер.
– В мгновение, когда вам пришла пора действовать, вы сможете использовать свою силу только в том случае, если вы знаете, что вы вправе это делать, иначе она уйдет впустую. И да, этому мы тоже вас будем учить.
– Вы говорили о треугольнике, – заметила пока что молчавшая Белла.
– Верно, говорил, госпожа Альварес де Толедо. Но с третьей стороной всё очень просто – это воля. Как отмечают мудрые народные поговорки, можно привести лошадь к водопою, но нельзя заставить её пить – так и с вами: какими бы силами и правами вы ни обладали, пока вы не захотите что-то сделать, выбрать ту самую мишень – применить всё это вы не сможете.
– Тут наверняка тоже есть какая-нибудь тонкость, – пробормотала Белла.
Возможно, она предназначала это только для ушей соседей, а то и одной Одили, к которой она отвернулась, но ректор подхватил это с такой готовностью, словно она декламировала на весь зал.
– Очень верно! Но и тонкость проста. Кто рискнет подсказать? Госпожа де Мендоса?
Алехандра, рьяно вскинувшая руку, едва он задал вопрос, даже вскочила с места.
– Мы же все разные! – заявила она. – А если бы дело было только в вере и праве, то я бы… я бы могла так же играть с огнём, как Беллита. Я ведь верю, что так можно, и что в этом плохого, я же не убивать им буду. Но он мне не подходит, понимаете? Это не мое. Я могу что-то сделать – но не так. Простите, я сумбурно…
– Вы совершенно правы, госпожа де Мендоса, – голос ректора был ласков. – Это тоже часть воли. Наши силы даны нам для того, чтобы творить – и каждый из вас выбирает тот способ изменять мир, который по душе лично ему. По-настоящему, глубинно по душе – это не вопрос минутного восхищения, это вопрос резонанса. С каждым из нас мир говорит по-своему. И как лучше его слышать, и как лучше говорить в ответ – этому вы тоже будете учиться.
– Выходит, мы здесь потому, что у нас громкие голоса?
Голос Франца Баумгартена был удивительно тихим для его могучего корпуса, поэтому ректору пришлось подождать, пока господа студенты отхихикают.
– Примерно так, – согласился он.
– И всё-таки с верой непонятно, – заявила Леонор. – Выходит, и всякие мантикоры взаправду есть?
Ректор только улыбнулся, но иберийку это не смутило.
– Но я слышала, что если в кого верили, а потом перестали верить, то они исчезают!
– И в самом деле, исчезают, – покладисто ответил д’Эстаон, – от глаз тех, кто не верит. Но исчезнуть вообще? Только ребенок думает, что если зажмуриться, то злое чудовище исчезнет. Материя не зависит от глаз смотрящего… к счастью или к несчастью.
– А может ли появиться?
Ректор медленно повернулся на каблуке. Очень у него это эффектно получилось: длинное его одеяние, похожее на мантию, немного обернулось вокруг ног, сделав его похожим на змею, приготовившуюся к броску.
– Уточните вопрос, госпожа де Нордгау.
– Если человек видит то, во что верит, то, что будет, если его убедить, что он видит то, чего нет на самом деле?
Так же медленно и по-змеиному д’Эстаон улыбнулся.
– Этот вопрос, – вполголоса отозвался он, – вы зададите другому человеку, дитя мое.
– А если мы тоже хотим это знать? – прозвенел голос Алехандры.
– Спросите у вашей однокурсницы, – был лишенный сочувствия ответ. – Вас интересует только это?
– Подождите, господин ректор, – Клаус был мягко вежлив, – но у меня другой вопрос. Если нас ограничивает только треугольник веры, воли и права… я имею в виду,