вшей предпочтительно самую большую и напившуюся его крови, и незаметно пересаживал её на даму сердца, считая, что, когда его посланница приступит трапезничать его возлюбленной, то их кровь смешается, и тогда уж её сердце будет обязательно покорено. Вот так, Витя. Завёл вшей, пересадил на зазнобу и она твоя.
– Петрович! Я ж серьёзно, а ты… – укоризненно сказал Виктор, махнув рукой.
– Да куда уж серьёзней? – лукаво улыбнулся старик.
– Хватит, Петрович! Сейчас Европу костерить начнёшь. Ты же знаешь, как я не люблю все эти разговоры.
– Ну, хватит, так хватит, – согласился Петрович.
– Ты бы лучше рассказал, чем дело с козлом закончилось.
– С козлом-то? Да чем? Известно, чем – тюрьмой. Дали мне полтора года и отправили лес валить. Толком я этот срок и не запомнил. Так уставал, что, будто в тумане всё пролетело. Да и сидел я всего год. А там по УДО и выпустили. Но, сам знаешь, пришла беда, отворяй ворота. Мама у меня и так больная была, а как со мной всё это случилось, так и совсем заболела. Очень хотела дождаться меня из тюрьмы. Дождалась. Две недели мы с ней порадовались, и умерла мама. Тихо умерла. Незаметно. Так, чтобы никому не доставить неудобства. Как жила, так и умерла. Добрая была у меня мама. Только что я тогда понимал? Только о себе и думал. Д-а-а… – протянул Петрович, – вернуть бы всё назад, дак я бы с неё пылинки сдувал.
Задумался, понурив голову. Через какое-то время очнулся от своих мыслей, глаза его озорно блеснули, и он продолжил:
– После похорон, когда копался в маминых документах, обнаружил сберкнижку на три тысячи рублей. В те времена, Витя, три тысячи были огромные деньги. Только что начали выпускать первые «Жигули», так машина четыре стоила. Но, чтобы в наследство вступить, надо было подождать какое-то время. Не помню уж сколько, но не очень долго. Но, только и это время надо было как-то прожить, что-то есть, пить, а денег не было совсем. Тут мне дядя Дима помог. Устроил в бригаду к шабашникам, коровник в колхозе строить. Проработал я у них всё лето. Тяжело, конечно, было. Минимум по двенадцать часов в день работали, но мне это на пользу пошло. Очухался я от свалившихся на меня несчастий. Хоть и не совсем, но всё-таки жизнь не казалась уже такой беспросветно несправедливой и жестокой. Заработали около восьмисот рублей на брата. Деньги есть, а что делать дальше и не знаю. Не привык к одиночеству.
Здесь опять дядя Дима подсобил. Помог вернуться в механосборочный. А поначалу брать-то на работу не хотели. Уголовников, мол, у нас тут не хватало. Но, слава Богу, сверху поднадавили и всё устроилось. Так и началась моя взрослая одинокая жизнь. Мыслей жениться не было совсем. Не знаю уж почему, но, даже и в голову не приходило, чтобы завести семью. Молод, наверное, ещё был. Но, мысли мыслями, а как скрасить одиночество после работы, не очень себе представлял. С девушками у меня, кстати говоря, тоже не очень складывалось. Решил я тогда купить себе собаку. С детства об овчарке мечтал. Ну, что ж. Решил и купил. Так и зажили мы вдвоём. Через какое-то время разрешили пользоваться маминым вкладом. Дядя Дима, кстати говоря, был не только заядлым рыбаком, но и охоту не забывал, и по его совету купил я хорошее охотничье ружьё. Так жизнь и стала приобретать какую-то стабильность. Появились какие-то обязательные ежедневные обязанности, но все они в основном были связаны с Шариком. Имя я ему дал вроде бы не очень подходящее для овчарки, но мне оно нравилось. Утром до работы выходил с ним на прогулку. После работы тоже. Так что скучать времени не оставалось. Гуляли мы вечером подолгу. Приходили уставшие и голодные. Ужинали вместе и спать. Однажды, после затянувшихся дождей, пошли мы с Шариком на очередную прогулку. С неделю не гуляли. Кругом всё сыро, на дорогах лужи, что озёра, но собаке, известное дело, всё нипочём. Убежал Шарик, по кустам шныряет, да запропастился где-то, а я иду себе по обычному нашему маршруту. Знаю, что он где-то рядом, потому и не беспокоюсь. Подхожу к нашему парку культуры и отдыха. Посреди улицы – огромная лужа. Места, чтобы пройти дальше, почти нет. Только узкая тропинка вдоль парковой ограды. На той стороне лужи, пытаясь определиться с дальнейшим маршрутом, стоит, покачиваясь, совершенно пьяный мужик.
Пойти по тропинке я, само собой, не решился, так как предугадать его дальнейшие действия было невозможно. Я остановился и позвал Шурика, решив, что пора возвращаться домой, так как эта встреча почему-то внушала опасение. Шарик не появлялся. Я позвал ещё громче. Мужик осознал моё присутствие и уставился на меня совершенно пустым взглядом. Проблески сознания, явственно появлявшиеся в его глазах, почему-то напомнили мне азбуку Морзе с терпящего бедствие корабля. Я, предвидя неминуемое столкновение, ещё раз позвал Шарика. Мужик, всё также пристально и бессмысленно глядя на меня, вдруг встрепенулся и неожиданно произнёс:
– Клава! Как ты могла?.... Меня?.... Променять на какого-то Шурика? – покачиваясь, икая, и не очень членораздельно прокричал мужик. Я от неожиданности оторопел и, наверно, также бессмысленно посмотрел на него.
– Молчишь? – вопросил мужик. Его глаза стали наполняться слезами, а лицо покраснело, становясь бордовым от наполняющей его ярости. Он сжал кулаки, прижал подбородок к груди и, заорав «изменщица», бросился на меня. Сделав несколько неуверенных шагов, поскользнулся и кулем свалился на землю, упав лицом прямо в лужу. Не осознавая происходящего, стал барахтаться в луже, взывая на помощь:
– Тону! – кричал мужик, приподнимая голову над поверхностью лужи. – Помогите!
Появившийся как из–под земли Шарик схватил мужика за куртку и рывком вытащил на сухое место, однако это не остановило терпящего бедствие, и он продолжал всё также взывать о помощи.
– Где тебя носило? – с упрёком обратился я к Шарику. Тот укоризненно посмотрел на меня и, вильнув хвостом, повернул к дому.
Вечером ко мне зашёл дядя Дима, которому я и рассказал эту историю. Да, по правде говоря, лучше бы и не рассказывал. Он, конечно же, поделился ею с близнецами, и довольно продолжительное время они называли меня то «Клавой», то «изменщицей».
Через какое-то время пригласил меня дядя Дима на охоту на уток. С близнецами, конечно. Выехали с утра пораньше. Остановились недалеко от озёр, выпустили Шарика, которого я после той самой памятной встречи стал называть Шуриком, взяли ружья и пошли. Идём, разговариваем, смеёмся во весь голос. До скрадка ещё далеко, так что не стесняемся, а Шарик по камышам шныряет. То вперёд забежит, то вернётся. Идём, значит, веселимся. Вдруг слышим голос:
– Да тише