Прямо передо мной за прочной решеткой, приваренной к стенам, полу и потолку, с небольшой, закрытой на амбарный замок, дверцей посередине, на металлической кровати с пружинами, покрытой одним лишь полосатым тонким матрасом, склонив голову и положив руки на колени [именно так, как заставляют делать детей в детском саду] сидела моя жена. Маша Онегина. Живая. Совершенно голая и невероятно худая. Такие изможденные тела я видел на фотографиях годами морящих себя голодом анорексичек. На руках и ногах очень сильно проступали вены, покрытые дорожками ранок от уколов.
– МАША! – казалось, заорал я, но на самом деле лишь почти беззвучно шевелил вмиг пересохшими губами.
Она медленно подняла голову и посмотрела на меня. Ее глаза, казалось, были затянуты какой-то пеленой. Совершенно безразличный пустой взгляд. Я так и стоял на пороге с вытянутой рукой, направив на нее пистолет. Это тянулось вечность. Или даже две. Мы, разделенные какими-то тремя метрами и целым годом жизни, молча смотрели друг на друга.
– Маша… Ты узнаешь меня?
Она смотрела на меня и молчала. Ее лицо и глаза не выражали ничего. Ни одного признака проявления эмоций, каких-либо реакций, мыслей.
Я наконец-то опустил пистолет и шагнул внутрь комнаты. Свет снова погас. Пока я сообразил, что нужно делать, чтобы опять стало светло, весь исчезнувший недавно мир вернулся на место. И в этом мире нужно было действовать очень быстро: необходимо было найти ключ от решетки, найти одежду для Маши и удирать отсюда, бежать, бежать, бежать, бежать…
Сейчас совершенно не было времени на то, чтобы думать, что же с ней происходило весь этот год, какие ужасы случились с ней в этом месте, насколько глубока и обратима ли ее насильная наркозависимость, сможет ли она когда-нибудь вернуться к нормальной жизни, что нужно делать вообще, чтобы снова официально признать ее живой, посадят ли меня за убийство барыги…
Я судорожно пытался подобрать ключ к замку от решетки из этой огромной связки. Было всего два похожих, но они не подходили. И я не мог понять – то ли это действительно не те ключи, то ли это оттого, что мои руки дрожат, и я не в силах с этим справиться.
– Виктор Алексеевич запрещает мне вспоминать тебя, – вдруг очень медленно и тихим полушепотом заговорила Маша. Она все так же сидела, сложив руки на коленях, и смотрела отсутствующим взглядом куда-то вдаль перед собой.
– Виктор Алексеевич говорит, что ты злой и не любишь меня, а он добрый и обо мне заботится. Он меня кормит, читает мне журналы, показывает картинки и приносит телевизор, чтобы посмотреть футбол вместе со мной, если я хорошо себя веду. А ты меня бросил и не любишь.
У меня дергался глаз, дрожали руки, сердце собиралось покинуть тело через уши.
– Уходи. Ты сейчас опять мне все испортишь. Уходи, пока Виктор Алексеевич тебя не увидел. Он опять меня накажет из-за тебя. Он не даст мне лекарство и мне снова будет плохо. Ты злой. Ты не любишь меня.
Все это она говорила очень медленно, монотонно, без интонаций, еле-еле слышно.
– Машенька… Ты… Я сейчас открою… Я сейчас заберу тебя, мы поедем домой, к твоей маме, я помогу тебе. Сейчас, сейчас, сейчас… Я открою.
– Нет. Уходи. Ты злой. Я болею, мне нужны лекарства, а ты злой и бедный, у тебя нет денег на мои лекарства. А у Виктора Алексеевича есть.
– Маша… Ты сейчас не понимаешь, что происходит. Машенька! Сейчас я тебя заберу, мы поедем домой. Все будет хорошо. Все будет как раньше.
Нужно было найти ключ от замка. Или ножовку. Или пилу, чтобы разрезать этот ебаный замок! Для этого нужно было уйти из комнаты, а я не мог. А она продолжала говорить. Она совершенно не слышала меня, она не смотрела на меня, она говорила что-то такое, что ей прочно вбили в голову за этот год. Она говорила, говорила, говорила.
– Уходи…
– Маша! Посмотри на меня! Посмотри, пожалуйста!
Она чуть дернула головой, но взгляд ее все равно был все так же устремлен куда-то за пределы мира. Я просунул руку сквозь решетку.
– Машенька! Дай мне руку! Подойди ко мне! Маша!
Она даже не шевельнулась.
– Посмотри на меня!
– Уходи. Из-за тебя Виктор Алексеевич опять меня накажет. Он добрый и не хочет меня наказывать, но я часто плохо себя веду. И я болею, мне нужны лекарства, а ты бедный и у тебя на лекарства денег нет.
Я выскочил из комнаты, свет погас, но я не стал включать его снова. Где искать ключ? Где могут быть какие-нибудь инструменты? За полчаса я перерыл две комнаты от пола до потолка, залез во все шкафы, перетряхнул все полки. Я даже обнаружил вход в погреб, которым явно давно никто не пользовался. В нескольких местах я нашел пару десятков пачек денег, кучу наркоты, штук семь мобильных телефонов, несколько упаковок теннисных мячей, запасы валокордина, йода и перекиси водорода, которых хватило бы на год работы небольшой аптеки, игральные карты с порно-картинками, несколько блоков сигарет, целый арсенал перочинных ножей, но нигде не было ни ключей, ни инструментов. Возможно, на улице есть какой-нибудь гараж или сарай [не зря же в связке столько ключей], но я боялся выходить из дома. Я метался по комнатам, чувствовал, что впадаю в истерику, и совершенно не знал, что делать.
Я вернулся в комнату к Маше. Она лежала на боку, сложив вместе руки и обхватив их ногами, глаза были открыты и все так же разглядывали бесконечно далекое нечто, невидимое мне. Снова включенный свет и мое появление опять никак не отразились на ее состоянии – никаких эмоций, никаких реакций.
– Маша! Маша! Машенька! – мои слова падали в бездонную пропасть и оставались без ответа, – Маша! МАША! Ты знаешь, где ключ от этой решетки? Может быть, ты знаешь, где он спрятан?
– Я не знаю. Ты уходи. Ты злой. Ты меня не любишь. Мне нельзя тебя вспоминать. Виктор Алексеевич меня накажет.
– Маша! Перестань! Нет больше твоего Виктора Алексеевича. Я заберу тебя сейчас, ты только скажи, где ключ…
Я внезапно почувствовал себя нехорошо. Навалилась слабость, закружилась голова. Я сел на пол, прислонившись спиной к стене, прямо напротив Маши. Теперь наши лица были на одном уровне, мы смотрели друг на друга. Точнее, я смотрел ей в глаза, а она – в непонятное и далекое нечто.
– Ты представляешь, ведь мы все решили, что ты умерла. Мы тебя похоронили. Я уехал жить в Москву, я и не думал уже, конечно, что мы снова встретимся, а тут, представляешь, так получилось…
Вдруг она закрыла глаза, вновь открыла через пару секунд и снова начала говорить. Теперь уже громче и как-то угрожающе.
– Я тебе еще раз говорю – уходи. Ты злой. Ты бросил меня. Ты меня не любишь. Мне нельзя тебя вспоминать.
Я вскочил, схватился руками за решетку и начал ее раскачивать. Я не знаю, на что я рассчитывал, но ничего не делать я не мог. Внутри все кипело, я разрывался от безвыходности. Нужно, конечно же, выйти на улицу, поискать во дворе что-нибудь, чем разломать замок. Нужно было бежать отсюда, быстрее бежать.