– Начальник полиции!.. Революция!.. А я-то ничего не знал!..
Позабыв о том, что привело его в город, следуя своим врожденным склонностям, он захотел немедленно узнать обо всем происшедшем, стал выспрашивать у меня факты, разъяснения, подробности… Первая встреча, которой я так боялся, была, словно амортизатором, смягчена более чем кстати случившейся революцией, да благословит ее бог! И мне даже удалось предотвратить какой-либо дальнейший опасный удар.
– Вы явились, словно посланец божий, – сказал я тихонько дону Ихинио. – Караулом, который охраняет дом губернатора, командует офицер, не внушающий мне доверия. Вы должны заменить его. Это необходимо!
– Если ты думаешь, что я могу быть полезен…
– Я сейчас же пишу приказ о вашем назначении начальником караула. Вы друг Камино, и под вашей охраной он будет чувствовать себя спокойно.
Тут я решил, что пора поговорить о главном, и, усевшись писать приказ, попросил оставить нас наедине, но (на всякий случай) позаботился, чтобы через некоторое время кто-нибудь вернулся и тем самым прервал нашу беседу.
Вручив дону Ихинио приказ, я смело взял быка за рога.
– Полагаю, что вы приехали не из-за революции?
Он встал, мрачный и взволнованный, прошелся по комнате, как бы раздумывая, с чего начать, и наконец объявил:
– Нет! Не из-за этого! Я приехал по делу очень важному и очень печальному, по ужасному делу, Маурисио!.. Никогда бы я не подумал!
Он замолчал, чтобы овладеть собой, и потом медленно проговорил глухим голосом:
– Ты должен жениться… немедленно.
– Немедленно? Почему?
– Да, немедленно. Тереса призналась мне во всем… Не хочу обвинять тебя в низком поведении или говорить, что я думаю о твоей нравственности. Но это решено: повторяю, ты обязан жениться немедленно!.. Такое оскорбление Ривасы не простят!
Я ответил, стараясь говорить с нежностью, но твердо:
– Вы хорошо знаете, дон Ихинио, что я хочу жениться и давно женился бы, сложись положение иначе. Я люблю Тересу и, раз уж вам все известно, клянусь, что не покину ее в тяжелую минуту… ни ее, ни вас, кто всегда был мне вторым отцом.
Я заметил, что он растрогался. Возможно, его пугал отказ, драматическая развязка, но, не встретив сопротивления с моей стороны, он потерял равновесие, как после нанесенного впустую удара, и настроился на сентиментальный лад.
– Ты женишься немедленно?
– Как только это станет возможно.
– Даешь слово?
– Да.
– Хорошо! – И он со слезами на глазах сжал мою руку. – Тогда завтра же едем в Лос-Сунчос.
– Это невозможно, дон Ихинио! О чем вы думаете? Это не только безумие, это предательство! На моем посту, при нынешнем положении! Я боец, я солдат и не могу дезертировать…
– Да, но честь Тересы!.. Моя честь! Повторяю тебе, дело не терпит отлагательства, разразится скандал, а этого я не потерплю!
Он вспыхнул и поднял свою львиную голову…
Тут я незаметно нажал кнопку электрического звонка… Комиссар для поручений вошел в кабинет. Я сделал ему знак подождать и обратился к Ривасу.
– Будьте спокойны, старина, – сказал я с чувством. – Все устроится по вашему желанию, все! А теперь каждый должен выполнять свой долг. Губернатор ждет вас. Защищайте его, примите все меры по своему усмотрению и держите меня в курсе.
Он хотел было настоять на своем, но присутствие комиссара удержало его. С недовольным видом он вышел из кабинета.
В тот же вечер я уговорил Камино назначить дона Ихинио чрезвычайным военным комендантом Лос-Сунчоса с неограниченными полномочиями и дать ему поручение не пропускать через департамент революционные отряды из других провинций, для чего отпустить с ним группу тюремной охраны как необходимое подкрепление малых сил местной полиции.
Таким образом я выигрывал время. Время! Только это и было мне нужно, ибо я знал и знаю, какова сила свершившегося факта. Как только произойдет событие, которого все мы боялись, как только случится непоправимое, как только начнут думать: «Лучше этого не касаться», – я могу считать себя вне или почти вне опасности. При известной ловкости и известной удаче вся эта мнимая трагедия станет делом давно прошедшим.
Несколько дней спустя я узнал, что дон Ихинио отправил Тересу на ферму к своим бедным родственникам, которые пользовались его доверием и жили далеко от Лос-Сунчоса, на полдороге между поселком и городом. Началось тайное сообщничество, вызванное тем же «спасением чести». Еще одно усилие, и я буду свободен навсегда. Усилие требовалось геройское, но я совершил его. Я поехал к Тересе. Осыпая ее ласками и нежностями, я обрисовал ей свое положение, свое будущее, успехи достигнутые и те, что ждали меня впереди. Но нельзя ставить мне палки в колеса, нельзя компрометировать меня скандалом, необходимо пойти на жертвы ради нашего грядущего общего счастья.
– Какие жертвы? – спросила она с обычным своим простодушием, заранее готовым на полное самоотречение.
Придется отложить нашу свадьбу, пока я не упрочу свое положение. И у меня хватило жестокости – ее неожиданные последствия до сих пор заставляют меня раскаиваться – сказать, что ни по своему воспитанию, ни по своим знаниям, ни по манере одеваться она не годится в супруги выдающемуся человеку. Ей надо переделать себя, учиться, подняться на мою высоту, и тогда…
– Но что я скажу татите?…
– Скажи, что не доверяешь мне, что я слишком легкомыслен, что я сделаю тебя несчастной, что я убью тебя огорчениями… Да говори что хочешь наконец!
Она заливалась слезами, как Магдалина, но так и не сказала, согласна ли на мои уговоры. Однако я уехал спокойно. Слишком хорошо знал я человеческое сердце!
Революция закончилась мирно в моей провинции, но не без крови и страданий в Буэнос-Айресе, осажденном и наконец сломленном – на этот раз навсегда – национальными военными силами.
В те же дни у дона Ихинио родился внук, о чем сперва узнали немногие, а потом прослышали все. Старик больше не являлся ко мне, несомненно по просьбе Тересы, и через несколько месяцев уехал от стыда в Буэнос-Айрес вместе с дочерью и ребенком. Перед отъездом бедняжка написала мне письмо, напоминая о моих «священных клятвах, еще более священных теперь, когда у нас есть сын», и обещая, что постарается стать настоящей сеньорой, которая сделает мне честь в любом обществе… О, надежды! О, наивность! О, иллюзии!
А я тем временем наблюдал окружающую меня жизнь и пользовался ею, зная, что путь наконец свободен.
Часть вторая
I
Прошло, сам не знаю, сколько времени: мне оно показалось очень долгим, ведь я был в том счастливом возрасте, когда часы и дни летят незаметно, а год представляется бесконечным. Правление Камино окончилось, и у нас был уже другой губернатор – дон Лукас Бенавидес, – но и он тоже стал моим другом, и я продолжал исполнять свои обязанности не скажу чтобы с блеском, но с известным достоинством, которое положило конец злым толкам, вызванным поначалу моим неожиданным возвышением. Многие, не высказывая этого вслух, были признательны мне за мягкость и вежливость, проявленную в трагикомические времена революции, вопреки всем принятым в провинции традициям и обычаям. Хотя я догадывался об этом сам, утвердил меня в моих догадках Васкес, который вернулся, получив степень доктора после окончания юридического факультета в университете соседней провинции. Он одобрил мое поведение, объяснив, что я сделал шаг к лучшим политическим и общественным нравам, каких хотели бы для нашей страны все честные граждане.
– Ну уж, не преувеличивай, – возразил я. – Сделал то же, что и всякий другой.
– Нет. Ты сделал больше, чем другие. Ты показал постойный пример.
Благожелательности Васкеса, которая, по правде, сказать, меня не слишком интересовала, несомненно способствовали счастливо сложившиеся для него обстоятельства: почетное звание доктора, достаточные средства, оставленные ему отцом, и прелестная невеста, принадлежавшая к высшему кругу общества, – Мария Бланке Впрочем, слово «невеста» не совсем точно: Мария Бланко, истая аристократка, на самом деле всего лишь «отличала» его, позволяя тем самым предполагать, что, может быть, и согласится стать его невестой. Они не были еще «связаны» никакими узами, признался мне в минуту откровенности сам Васкес. Тем не менее общественные, любовные и денежные дела Педро складывались блестяще.
Я же, напротив, переживал довольно трудные дни: все последнее время я много играл, поскольку, кроме любовных интриг, как я уже, кажется, говорил, других развлечений в этом тихом и сонном городе не было. И чем больше я играл, тем больше проигрывал, пока не исчерпал до конца свой кредит. К тому же я не мог тогда воспользоваться своим состоянием, – велико или мало оно было, – так как мы с мамитой владели землей нераздельно и продавать ее было безумием, которое оставило бы нас на улице.
В довершение всех бед во время большой игры с несколькими приезжими из Буэнос-Айреса я проиграл за один вечер десять тысяч песо (вернее, равную им сумму, так как тогда еще не была принята нынешняя денежная система) и видел полную невозможность расплатиться. Я уже отчаялся получить где-нибудь столь значительную ссуду, когда вспомнил о Васкесе и решил прибегнуть к его помощи как к последнему спасительному средству, почтя за лучшее скрыть от него действительную причину своих затруднений.