Читать интересную книгу Веселые похождения внука Хуана Морейры - Роберто Пайро

Я жил исключительно ради политики: только о ней и думал, где бы я ни был, – работал или развлекался, занимался любовью или спал, потому что даже во сне я видел политику и даже в любовных связях искал пути к влиянию или власти. Никакая мелочь не ускользала от меня, и все – люди, события, факты – откладывалось у меня в памяти, на счастье, великолепной. Уже сейчас я мог бы рассказать о жизни и тайнах сотен людей, как высокопоставленных, так и скромных, даже незначительных. Я составлял свой арсенал жадно, терпеливо и потихоньку начинал им пользоваться, обучаясь владеть им в совершенстве.

Пробуя свое оружие, я стал писать в газету «Тьемпос» – увеличенную копию нашей «Эпохи», – и мои язвительные, колкие заметки, почти всегда основанные на каком-нибудь действительном или придуманном забавном случае, выгодно выделялись из косноязычной, неудобоваримой прозы, заполнявшей, словно вата, газетные столбцы. Моя слава начала расти, и многие уже рассматривали меня как многообещающую фигуру, хотя другие считали наглым, невоспитанным мальчишкой, способным на любое бесстыдство.

Тем временем мамита, Тереса, дон Ихинио, Лос-Сунчос уходили все дальше и дальше, оставаясь где-то позади, где-то внизу, словно навеки затерянные в тумане. И только иногда письма от Тересы на мгновение повергали меня в тревогу: ее тайна, наша тайна вот-вот откроется, правда станет очевидной очень скоро; в отчаянии она умоляла меня приехать, устроить все, что надо, спасти ее от неминуемой трагедии…

Но зачем было мне лезть в эту трясину?

XVII

Мне показалось небесполезным, прежде чем решиться на что бы то ни было, совершить задуманную поездку в Буэнос-Айрес. Я испросил в палате разрешение отлучиться и запасся рекомендательными письмами от своих друзей в правительстве провинции к «тузам» столицы. Имея, кроме того, при себе депутатский мандат, звание журналиста и родовое имя, я отправился на поиски первых столичных приключений. Двери официального мира, а также многих салонов в домах моих земляков открылись передо мною настежь. Я посетил нескольких видных членов нашей семьи, которые обо мне и слыхом не слыхали, но приняли учтиво, предложили свои услуги и сочли, что проявлением любезности родственный долг выполнен.

Буэнос-Айрес был, к сожалению, слишком взбудоражен. Накаленная атмосфера предвещала грозу. Граждане обучались владеть оружием и занимались военными упражнениями не таясь, при попустительстве национальной власти, против которой они выступали. Правительство могло усмирить их только силой, но это было бы сигналом к революции, а может быть, и к гражданской войне. Давнишние разногласия и соперничество между Буэнос-Айресом и провинциями привели к кризису, и кризис этот был грозен. В двойной столице не могли ужиться две высшие власти: одна – общенациональная, а другая – провинции Буэнос-Айрес; обе добивались гегемонии, и политическая драма, завязавшаяся еще на заре независимости, быстро шла к развязке. К какой только? Восторжествует ли высокомерный Буэнос-Айрес над остальной страной, превратив себя как бы в мыслящую голову, призванную управлять послушным телом? Удастся ли нам, представителям провинций, умерить его гордыню и заставить образумиться? Трудная задача, и решение ее будет стоить крови!

Тем не менее я отправился засвидетельствовать почтение президенту республики. Это был обаятельный человек, с несколько аффектированными манерами, очень вежливый, очень любезный, так что на первый взгляд мог даже показаться слабым и женственным. Вижу его, как сейчас: он был небольшого роста, худощав, однако хорошо сложен, высокий лоб увенчан длинными вьющимися черными волосами, усы и бородка тоже черные, в глазах светится живой ум. Говорил он обдуманно, выбирая слова, медленно и певуче произнося каждую фразу. Когда он выступал публично, слушать его было сущее наслаждение, речь звучала, как музыка, казалась вкрадчивой и успокоительной, словно ласка.

Президент побеседовал со мной о моей провинции, о своей, о несчастии нашей страны, всегда раздираемой внутренними распрями, являющей зрелище анархии и насилия всему миру, который смотрит на новые государства Южной Америки, особенно на наше, как на ораву взбунтовавшихся мальчишек, если не как на полудикое племя, неспособное ни понять, что такое свобода, ни пользоваться ею. И, очевидно, не желая углубляться дальше в эти дела и оказывать неоправданное доверие юнцу, в сущности ему совершенно неизвестному, он встал, давая понять, что аудиенция окончена. Больше я его никогда не видел, но сохранил живое и точное воспоминание о нашей встрече.

Пребывание мое в Буэнос-Айресе было недолгим, некоторые руководители партии посоветовали мне вернуться в провинцию, где я могу понадобиться: неминуемое восстание в столице может встретить отклик в Других местах, и, хотя моя провинция находится вне опасности и вне подозрений как твердая защитница общенационального дела, говорили они, никогда не мешает быть наготове, а в смутное время каждый солдат должен стоять на своем посту. Итак, я уехал, и судите сами, как эгоистически связывает человек величайшие существенные интересы с самыми мелкими своими целями; я уехал, мечтая, чтобы разразилась не только революция, но и гражданская война, ибо полагал, что при общей трагедии мне легче будет удачно разрешить мою маленькую личную драму, другими словами, остаться свободным от всех обязательств.

В городе меня поджидало письмо от дона Ихинио, который еще ничего не знал о грозившей ему беде. Я вскрыл письмо не без опаски. В нем шла речь о моей ферме; благодаря «подспорью» дона Ихинио, дело шло неплохо. Он добился, чтобы оппозиция сама потребовала открыть улицы, полагая, что нанесет мне ущерб расчленением «феодального поместья, которое, словно средневековый замок, господствует над Лос-Сунчосом, не служа ему при этом ни поддержкой, ни защитой, а лишь, подобно плотине, преграждая путь его естественному развитию». Муниципалитет делает вид, будто возмущен этими притязаниями, но, разумеется, готов уступить, как только дон Ихинио ему укажет. Пока еще это преждевременно, если я хочу получить достойное возмещение.

Удачное, но вместе с тем не очень приятное стечение обстоятельств повергло меня в замешательство. Добавился еще один повод для сомнений, и без того немалых, хотя в сущности решение мое оставалось неизменным. Дон Ихинио, чье политическое влияние мне еще было необходимо, дон Ихинио, способный, как истый креол, жестоко мне отомстить, устройством этой блестящей сделки еще больше обязывал меня считаться с ним. Как спастись от поражения или хотя бы выиграть время?… В лихорадочных поисках выхода мне пришла на ум отличная мысль, и я написал Тересе в неясных выражениях, понятных только ей одной, что сейчас нужно особенно тщательно скрывать нашу тайну, а дона Ихинио попросил поскорее приехать в город, так как мне необходимо поговорить с ним об очень важном, но не таком уж срочном деле, о котором я не хотел бы писать в письме. Слова «речь идет о моем счастье» должны были намекнуть ему на вероятную тему нашего разговора.

Я шел навстречу скандалу именно для того, чтобы предотвратить его, и избрал местом встречи город, где самые серьезные события, способные в деревне обернуться катастрофой, могут пройти незамеченными и где всегда легче защититься. На большой арене будет проще привести в равновесие наши силы и наше оружие.

Как я и предполагал, старик поторопился приехать. Думаю, он обрадовался еще больше, чем Тереса, ведь сбывалась его многолетняя мечта приобщить своих внуков к аристократии, подарив им одновременно крупное состояние, высокое положение и завидное родовое имя.

– Дон Ихинио! – воскликнул я, увидев его. – Мое дело не требовало такой поспешности.

– Да нет, – лукаво возразил он. – Я приехал по многим другим делам; и заодно, естественно, хотел бы узнать, в чем у тебя нужда.

– Я должен был бы приехать в Лос-Сунчос; но сами понимаете, мои занятия в палате не позволяют отлучаться.

Не поехал я, боясь, кроме всего прочего, объяснений с Тересой и возможной ее нескромности… О, женщины умеют молчать, но неожиданно, когда нет опасности или им кажется, что ее нет, язык у них развязывается, и, сами того не желая, они накидывают вам петлю на шею.

– Речь идет о Тересе, – продолжал я. – Вы хорошо знаете, что мы давно любим друг друга, еще с тех пор, когда были детьми. Дадите ли вы согласие на наш брак?

– Ну конечно, сынок! Только этого я и хочу, и как можно скорее!

Он обнял меня, взволнованный и растроганный.

– Как можно скорее, боюсь, не удастся. Думаю, лучше отложить свадьбу до начала будущего года. Мои дела еще не очень ясны, да и доходы не так велики, пока не разрешится вопрос с фермой.

– Скоро он разрешится. И сам я достаточно богат, чтобы вы ни в чем не нуждались.

– И еще одно: мне нужно создать себе положение, я не могу ни на минуту оставлять политическую деятельность, если хочу сделать карьеру. Я должен постоянно посещать общество, комитеты, клубы, правительство провинции, законодательную палату. Все складывается очень хорошо. Но, – имея в виду злосчастную перспективу революции в Буэнос-Айресе, а возможно и гражданской войны, – если я теперь женюсь, мне придется или покинуть свою женушку, или не исполнить долг, возложенный на меня моим постом а моей партией…