— Ничего не видишь.
— Я знаю, — повторился я.
— Нет, не знаешь. Ты. Ничего. Не. Видишь. А должен видеть.
— И как же мне, по-твоему, увидеть ничего?
Тишина.
— Эй?
Тишина.
— Эй!
И вновь — тишина.
— Смотался, — вздохнул я. — Тоже мне, сфинкс — увидь ничего. Еще бы на ноль попросил поделить.
И я вновь погрузился куда-то в себя. Порой мне казалось, что я погружаюсь слишком глубоко и уже давно не могу найти пути назад, а все что происходит вокруг, вся эта тьма, это лишь иллюзия. Или иллюзия иллюзии. В общем, как вы уже поняли, я напрочь потерял какую-либо связь с реальностью. Словно запущенный некогда спутник, отправленный веками путешествовать к краю вселенной. Вот только у него были хоть какие-то краски и соседи по черной реальности, у меня же — лишь собственные мысли. Все равно что если бы тебя вывернули наизнанку и заставили смотреть на собственное нутро. А свое нутро, как правило, не нравиться ни одному человеку. Не нравилось оно и мне. И я заснул, или проснулся, этого я тоже уже не мог отличить.
С тех пор видение пропало. А может оно молчало, не желая разговаривать само с самим. Я все еще жил, хотя был больше похож на овощ, который пока еще был в состоянии иногда мыслить. Иногда, потому что я явственно ощущал, что уже сошел с ума. Мысли напоминали собой океан хаоса, неподдающийся описанию. И в том океане не было ни краев, ни дна, ничего, что могло бы его хоть как-то определить.
Порой, выплывая из него, я понимал, что все так же безуспешно и бездумно цепляюсь за привычную реальностью, давно отказавшую в этом маленьком клочке мрака. Что здесь было — только я, если, конечно, я все еще существовал. Чего здесь не было — ничего. В сухом остатке, здесь даже не было меня, потому как я все время пребывал где-то в этом безумном океане.
Порой я путешествовал по своим воспоминанием. Они мне казались порой слишком отчетливыми, слишком живыми, и тогда я терялся в них, понимая, что окутанная тьмой комната лишь видение. Порой воспоминания были сухими и скупыми, и я тогда я бы выл, но язык уже меня не слушался. Скорее всего я был мертв, но вряд ли — ведь изредка я все же мыслил.
«Сегодня», кстати я не уверен, что это было именно сегодня, потому как это вполне могло быть и воспоминанием о прошедшем «дне», но не суть. Так вот, я вспоминал последнее, что мне удалось увидеть. И это был вовсе не плац, а мастерская и сумасшедший скульптор.
И тут я вдруг ощутил, как дрогнуло сердце, пропуская удар. И этот пропуск словно вытряхнул меня в реальность. Я вдруг потерял равновесия и съехал по стене, сильно ударившись головой о пол. Не было сил пошевелить и пальцем, но бегущая стрйка крови из разбитого виска была для меня как дождь для заблудившегося в пустыне. Эта боль, эта кровь, они были канатом, вытягивающим меня из зыбучих песков нереальности.
Я вновь ощутил себя в комнате, пустой, темной комнате, в которой не было ни света, ни жизни, ровным счетом ничего. Но прав был тот сумасшедший, который сказал, что даже в такой комнате всегда будет всё. Всех темных богинь мне на любовное ложе, как же он был прав.
Я открыл глаза, а может и закрыл, в этом я все так же не разбирался. Но все же я увидел, увидел это всё. Не знаю, что видели другие гладиаторы, сидевшие в таких же камерах, но я увидел воздух. Как его описать? Не знаю, он был словно пугливая дымка, словно видение на краю периферического зрения, словно круги, расходящиеся на воде. Он был ничем, но при этом заполнял собой все.
Сложив губы гармошкой, лежа на полу, в крови, я, по глупому улыбаясь, дунул. И воздух вдруг сотрясся, он задрожал. Застонал, забился в конвульсиях о стены и взорвал этот темный мир безумие однотонного тумана, окрашивающего все в непередаваемого бесцветный оттенок. Но даже это бесцветен было куда ярче той тьмы, что преследовала меня прежде.
И я заснул, тем, настоящим сном.
Не стану описывать все, произошедшее после. Скажу лишь что меня вытащили гвардейцы, а потом хватило лишь одной порции этой безвкусной жижи и ночь на койке, дабы я полностью пришел в себя. Не знаю, может нас амброзией кормили? Если так, то дайте мне мешок и через неделю я вас озолочу, если вы, конечно, отпустите меня на землю.
Но отпускать меня не собирались, мне лишь повязали на глаза плотную темную повязку и повели в ту самую комнату, с откидывающейся стеной. Правда провожатые мне были совсем не нужны. Я все прекрасно видел. Ну, как прекрасно.
Все вокруг было словно в тумане, густом, белом тумане. Я не мог различать цвета, какие-то маленькие и слишком резкие черты, но общие очертания — вполне. Я видел стол, на котором стояли тарелки, но не видел, к примеру, вилок или ножей. То есть, в моем распоряжении, были лишь предметы крупнее простецкой тарелки. Так что до своеобразной «приемной» я добрался ни разу не воспользовавшись помощью приставленных ко мне гвардейцев.
В помещении я привычно направился к бадье с белым порошком, которым щедро посыпал ладони, задний стороны колен, шею, лоб и, что важно, локти. Это было необходимо, чтобы не мучатся, если по этим местам придутся порезы или затечет потом.
После я проверил свое снаряжение, для чего попрыгал. Если бы зазвенело, пришлось бы проверять ремешки и где-то ослаблять, а где-то наоборот, затягивать, но все в моей простецкой кожаной броне было хорошо. Все же не первый раз такую надеваю.
К нам, по уже сложившейся традиции, зашел Старший Малас. Каждый счел своим долгом встать, в этот раз вставал и я. Старец прошелся мимо нашего строя, у каждого проверив броню и ладони — не дрожат ли пальцы. Ни у кого не дрожали.
— Добро, орлы, — кивнул он. — Смотрите за своими повязками — слетят, даже зажмурившись ослепните.
— Поняли, — хором гаркнули мы.
Порой я начинал думать, что нам надо было придумать какой-нибудь армейский ответ, больше подходил бы под обстановку, но идею так и не озвучил. Да и меня скорее бы всего не поняли, на Териале не было армии.
— Тим Ройс, ты первый.
— Так точно! — все же рявкнул я, поворачиваясь лицом к подъемной стене.
Как я и предполагал, никто меня не понял, но это было уже не важно. Протрубил рог, на миг оглушая своим ревом, а значит нужно было готовиться к сражению. Но, что смутило меня, со мной на арену никто так и не вышел.
На песке, под палящим, полуденным солнцем, я стоял один. Так я думал вначале. А потом до слуха донесся перезвон железных звеньев наматываемой на ворот цепи. Под оглушительный гвалт толпы на арену, из под скрытой в песке клетки, выскочил силх. Он был почти полтора метра в холке, на широких, мощных лапах. И рев его был намного страшнее того, что издавал горн, возвещающий о начале схватке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});