21 октября (8 окт.) (1906)
Мюнхен
«Опять он здесь, в рядах борцов…»
Опять он здесь, в рядах борцов.Он здесь — пришелец из Женевы.Он верит: рухнет гнет оков.Друзья свободы, где вы, где вы?
Друзья, на выручку ужельНе шлете вольного отряда?Уже рассыпалась шрапнельНад опустевшей баррикадой.
Вот позвонят, взломают дверь.В слепом усердии неистов,Команду рявкнет, будто зверь, —Войдет с отрядом лютый пристав.
Не дрогнет он. Безумный взглядЕго лицо не перекосит,Когда свой яростный снарядЖандарму под ноги он бросит.
Промчится бредом пьяный миг.В груди всклокочет вольный хохот,Пред ним заслонит мертвый лик —Всклубится дымом черный грохот.
Тяжелым смрадом пас обдав,Растянется вуалью блеклой.Холодный ветер, простонав,Забьет в разбрызганные стекла.
Швырнуть снаряд не тяжкий труд(Без размышленья, без боязни).Тюрьма. Потом недолгий суд,Приготовленья к смертной казни.
Команду встретит ровный взвод,Зальются трелью барабаны.И он взойдет на эшафот,Взойдет в лучах зари багряной.
Глядит в окно: вдоль мостовыхРасставленная для арестаНемая цепь городовыхВокруг условленного места.
<1906>
А.А. Блоку
Я помню — мне в дали холоднойТвой ясный светил ореол,Когда ты дорогой свободной —Дорогой негаснущей шел.
Былого восторга не стало.Всё скрылось: прошло — отошло.Восторгом в ночи пропылало.Мое огневое чело.
И мы потухали, как свечи,Как в ночь опускался закат.Забыл ли ты прежние речи,Мой странный, таинственный брат?
Ты видишь — в пространствах бескрайнихСокрыта заветная цель.Но в пытках, но в ужасах тайныхТы брата забудешь: — ужель?
Тебе ль ничего я не значу?И мне ль ты противник и враг?Ты видишь — зову я и плачу,Ты видишь — я беден и наг!
Но, милый, не верю в потерю:Не гаснет бескрайняя высь.Молчанью не верю, не верю.Не верю — и жду: отзовись.
7 декабря 1906
Париж
«В голубые, священные дни…»
В голубые, священные дниРаспускаются красные маки.Здесь и там лепестки их — огни —Подают нам тревожные знаки.
Скоро солнце взойдет.Посмотрите —Зори красные.ВыноситеСтяги ясные.ВыходитеВпередДевицы красные.
Красным полымем всходит Любовь.Цвет Любви на земле одинаков.Да прольется горячая кровьЛепестками разбрызганных маков.
1907
Париж
Теневой демон
Прошлое мираВ душу глядится язвительно.Ветром рыдает устало.
С неба порфираНиспалаСтремительно —
Черною, мягкою тенью ниспала.
Прямо на легкие плечиПорфиру летящуюС неба приемлю,Бархатом пышным свой стан заверну.
Вот и рассеется лик человечий!Лиру гремящуюБрошу на землю.Тенью немой над полями мигну.
Призрачной дланью взволнуюЛуга я.Нежно в овес опрокинусь лицомТеневым.
В легких волнах проплыву и овес зацелую,Лаская.Встану,Паду я пронизан копьемЗолотым.
Солнце, ты новую рануНаносишь.Много веков, как ты грудь мне прожгло.
Бархат порфиры сорвешь и разбросишьС плеч моих черныхДесницею злой.
Солнце, не надо плескатьсяТомительноЯркими блеснами,Злыми червонцами.
Лиру старинную,Только ее подниму я стремительно,Чтоб насмехатьсяНад солнцамиСтрунными всплесками,Песенью мстительной.
<1907>
«Пусть в верху холодно-резком…»
Пусть в верху холодно-резком,Где лежит хрусталь прошедших бурь,Дерева бездумным плескомПроливают золото в лазурь.
Крутятся, крутятся блеском,Шепчут невнятноНад перелескомЛистьев обвеянных ярко блеснувшие пятна.
На пороге обветшаломЯ сижу один.Вижу: в блеске грустно-аломБег вечерних льдин.
И не рад, что ясным воскомКупола покрыл закат.Пусть тревожно бьет по доскамЛьдяной дробью белый град.
Осень холодная выпала.Сколько на небе холодного льду.Облако градом обсыпалоИ отразилось в пруду.
<1908>
Светлая смерть
Тяжелый, сверкающий кубокЯ выпил: земля убежала —Все рухнуло вниз: под ногамиПространство холодное, воздух.Остался в старинном пространствеМой кубок сверкающий — Солнце.
Гляжу: под ногами моимиРучьи, и леса, и долиныУходят далеко, глубоко,А облако в очи туманомПахнуло и вниз убегаетСвоей кисеей позлащенной…
Полдневная гаснет окрестность;Полдневные звезды мне в душуГлядятся, и каждая «Здравствуй»Беззвучно сверкает лучами:«Вернулся от долгих скитаний —Проснулся на родине: здравствуй!..»
Часы за часами проходят,Проходят века: улыбаясь,Подъемлю в старинном пространствеМой кубок сверкающий Солнце.
<1909>
В альбом В.К. Ивановой
О том, как буду я с тоскоюДни в Петербурге вспоминать,Позвольте робкою рукоюВ альбоме Вашем начертать.(О Петербург! О Всадник Медный!Кузмин! О, песни Кузмина!Г***, аполлоновец победный!)О Вера Константинов-на,Час пятый… Самовар в гостинойЕще не выпит… По стенамНас тени вереницей длиннойУносят к дальним берегам:Мы — в облаке… И все в нем тонет —Гравюры, стены, стол, часы;А ветер с горизонта гонитРазлив весенней бирюзы;
И Вячеслав уже в дремотеМеланхолически вздохнет:«Михаил Алексеич, спойте!..»Рояль раскрыт: Кузмин поет.Проходит ночь… И день встает,В окно влетает бледной птицей…Нам кажется, незримый другСвоей магической десницейВокруг очерчивает крут:Ковер — уж не ковер, а луг —Цветут цветы, сверкают долы;Прислушайтесь, — лепечет лес,И бирюзовые глаголыК нам ниспадающих небес.
* * *
Все это вспомню я, вздыхая,Что рок меня от вас умчал,По мокрым стогнам отъезжаяНа Николаевский вокзал.
<1910>
Людские предрассудки
Зрю пафосские розы… Мне говорят: «Это — жабы».От сладковеющих роз прочь с омерзеньем бегу.
Зрю — безобразная жаба сидит под луной на дороге.«Роза», — мне говорят: жабу прижал я к груди.
<1915>
Посвящение
Я попросил у вас хлеба — расплавленный камень мне дали,И, пропаленная, вмиг, смрадно дымится ладонь…Вот и костер растрещался, и пламень танцует под небо.Мне говорят: «Пурпур». В него облеклись на костре.Пляшущий пурпур прилип, сдирая и кожу, и мясо:Вмиг до ушей разорвался черный, осклабленный рот.Тут воскликнули вы: «Он просветленно смеется…»И густолиственный лавр страшный череп покрыл.
1915
«Пришла… И в нечаемый час…»
Пришла… И в нечаемый часМне будишь, взметая напасти,Огнями блистательных глазАлмазные, ясные страсти.
Глаза золотые твоиВо мне огневеют, как свечи…Люблю: — изныванья мои,Твои поцелуйные плечи.
1916