броситься на свою жертву, долго с ней разговаривает, и т. д. Звери вступают в содружество и водят компанию, какая невозможна в природе. Бык, баран, свинья, гусь и петух вместе отправляются странствовать, собака водит дружбу с дятлом (тип 248 = АА. 248 А), лиса – с журавлем (тип 60) и т. д. Иными словами, наряду с чертами и поведением, действительно свойственными животным, в сказках наблюдается и полное несоответствие действительности, и это последнее свойство в сказках о животных преобладает.
Это приводит нас к предположению, что сказки о животных возникли не из непосредственных наблюдений над жизнью и характером животных, а каким-то иным путем. Если, таким образом, неправильной представляется точка зрения, что сказки о животных изображают жизнь зверей, то неправильной будет и обратная точка зрения, будто под видом животных изображены люди, что эти сказки имеют аллегорический смысл, т. е. что они, в сущности, представляют собой басни. Басня и сказка – совершенно различные по существу жанры. Отдельные сказки о животных могут быть использованы при создании басен, чему мы достаточно примеров имеем у Крылова («Ворона и лисица» – тип 57, «Лев и мышь» – тип 75, «Лягушка и вол» – тип 277 А, «Волк и журавль» – тип 76), но народная сказка – не басня, хотя к ней легко прибавить нравоучение. В одном случае у Афанасьева (тип 1030, 154, Аф. 23) находим: «Так часто бывает: от хвоста и голова пропадает». Однако нравоучительность сказок о животных не больше чем нравоучительность любых других сказок. Мы знаем, что Перро прибавлял морализацию ко всем изданным им сказкам.
Если они не нравоучительны, то в такой же степени и не сатиричны. Правда, есть чисто сатирические сказки («Повесть о Ерше Ершовиче», «Лиса-исповедница»), но на поверку оказывается, что эти сказки книжного происхождения. Они могут быть использованы в целях сатиры, как могут быть использованы и сказки других видов, но они не являются ни моралистическими, ни сатирическими по существу.
В животном эпосе находит широкое отражение человеческая жизнь, с ее страстями, алчностью, жадностью, коварством, глупостью и хитростью и в то же время с дружбой, верностью, благодарностью, т. е. широкая гамма человеческих чувств и характеров, равно как и реалистическое изображение человеческого, в частности крестьянского, быта.
Объем и состав русских сказок о животных
В мировом (вернее, европейском) фольклоре, по данным указателя Аарне – Томпсона, известно около 140 типов или сюжетов сказок о животных. Русский сказочный эпос о животных не очень богат: по данным Н. П. Андреева[969], имеется 67 типов сказок о животных. Они составляют неполных 10 % всего русского сказочного репертуара, но вместе с тем этот материал отличается большой самобытностью. Из 67 русских типов только 36 (53,7 %) являются международными и 31 (46,3 %) специфически русскими, не известными в международном обиходе. Эти цифры опровергают теорию Л. З. Колмачевского, будто русский сказочный эпос, за небольшими исключениями, заимствован с Запада. Правда, цифры эти несколько условны, с расширением материала могут быть внесены коррективы, но тем не менее общая картина все же ясна.
Русская сказка о животных отличается не только самобытностью репертуара, но и особым характером. Общность многих сюжетов с западными вовсе не означает непременного заимствования. Своеобразие русской сказки подчеркивает В. Бобров [970], который перечисляет основные особенности русской сказки сравнительно с западной. Так, западная сказка о животных в большей степени антропоморфизирована. Она очеловечена, отражает быт Средневековья с его замками, турнирами и т. д. Наши же звери живут в берлогах и не в такой степени отражают быт человека, как западные. Поэтому они производят впечатление большей свежести и непосредственности. Можно только возразить Боброву, что он сопоставляет на равных началах собственно народную русскую сказку с романами о лисе, о которых речь у нас будет ниже. Эти романы – средневековая переработка сказок, но не сказки. Тем не менее ряд наблюдений Боброва верен, как верна и общая мысль о самобытности русского звериного эпоса. Из других наблюдений отметим, что западные сказки о животных приписывают своим героям исключительно враждебные и коварные поступки. Звери все находятся в состоянии взаимной вражды. У нас вражда в некоторых случаях замечается только между хищными и домашними животными. «На Западе, как указывал еще Гримм, звери носят на себе только порочные черты, а добродетели бывают мимолетны». Нашим же зверям свойственны такие добродетели, как сострадание, бескорыстная дружба. Так, в типично русской сказке «Кот, петух и лиса» кот, друг петуха, несколько раз спасает петуха из беды.
Однако, несмотря на самобытность и свежесть, а также на высокие поэтические достоинства наших сказок о животных, они мало распространены. Малый удельный вес их выступает еще ярче, если подвергнуть количественному анализу не только число сюжетов, но и число записей каждого сюжета. Абсолютное большинство сюжетов представлено одной – тремя записями, и очень немногие (всего три сюжета) записаны более десяти раз, в то время как, например, волшебные сказки представлены в общем очень значительным числом записей каждая. Это говорит о сравнительно малой распространенности этих сказок. Такое явление подлежит истолкованию. Н. П. Андреев связывает «богатство животных сказок на Западе (сравнительно с русским материалом) с развитием средневекового животного эпоса». Это же объяснение повторено им в комментариях к афанасьевскому собранию. Указывая на средневековые европейские поэмы о лисе, Андреев пишет: «Эти поэмы в свою очередь оказали, по-видимому, значительное влияние на сказочную традицию и поддержали существование животных сказок в Западной Европе». Такой взгляд мы не можем признать правильным. Романы и поэмы о лисе сами целиком созданы на народной основе. Они создавались в городской среде, частью на латинском языке, ходили в небольшом количестве рукописей и печатных изданий и вряд ли доходили до неграмотной или малограмотной крестьянской среды феодального Средневековья. Данное объяснение опровергается и тем простым фактом, что, например, у украинцев, не имеющих средневековых романов о лисе, животный эпос не только достигает объема международного репертуара, но значительно превосходит его (314 типов).
Следовательно, репертуарные колебания не могут быть объяснены только наличием средневековой литературной традиции. Однако, отвергая объяснение Н. П. Андреева, мы не можем противопоставить ему никакого другого, более убедительного. По-видимому, решение надо искать в области той социальной функции, той роли, которую сказка играет в жизни каждого народа. Сказка о животных сейчас – преимущественно достояние детей. Между тем русская сказка еще живет полной жизнью среди взрослых и преимущественно мужчин. Такой крупный сказочник, как М. М. Kopгyев, представляет собой исключение только по степени своей необычной талантливости, но как тип русского сказочника он характерен. От Коргуева из 78 сказок записаны только две сказки