не к фольклорным сюжетам, а к фольклорному яркому динамическому повествованию, к образам и языку сказки, к ее юмору и веселью. Это «Повесть о Шемякином суде», «Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о куре и лисе», авторские произведения, авторы которых остались нам неизвестны. Сказочный стиль уловлен и передан настолько хорошо и ярко, что произведения эти вошли в фольклорный обиход, фюльклоризировались, превратились в сказки. Здесь совершается как бы круговорот: выросшие на фольклорной базе произведения вновь вернулись в фольклор. Повести эти входят в курс древнерусской литературы. Они хорошо освещены в учебнике Гудзия.
Начну с «Повести о Шемякином суде». Гудзий считает, что сюжет этот возник на Востоке, что он связан с циклом повествований о мудрых судах Соломона. Я думаю, что с судами Соломона этот сюжет не имеет ничего общего. Сюжет совершенно русский. Фабула сводится к следующему. Живут два брата, бедный и богатый. Бедный просит у богатого одолжить ему лошадь, чтобы привезти себе дров. Богатый дает ему лошадь, но не дает хомута. Бедняк доезжает до ворот, но забывает вынуть подворотню. Лошадь застревает, рвется вперед и обрывает себе хвост. Богатый брат не хочет брать лошадь без хвоста и идет жаловаться к судье Шемяке, который живет в городе. Он берет с собой брата и везет его в суд. Они ночуют в доме попа. Поп угощает богатого, а убогий лежит на полатях и смотрит. Он тянется, чтобы лучше видеть, падает с полатей прямо в люльку, в которой спит ребенок, и своей тяжестью убивает ребенка. Поп тоже идет к Шемяке жаловаться. Они проходят по мосту через пропасть. Убогий в отчаянии: он ожидает, что его засудят. Он прыгает с моста, чтобы покончить с собой, но падает в сани, в которых сидят старик и его сын. Сын везет своего больного отца в баню. Убогий падает прямо на старика и зашибает его до смерти, а сам остается цел. Сын старика присоединяется к идущим к судье. Жалобщиков уже трое.
Теперь убогий замышляет подкупить судью. У него ничего нет. Он берет подорожный камень и завертывает его в платок. При каждом вопросе судьи он поднимает камень и показывает его издали судье. Судья думает, что это золото и решает дело в пользу убогого следующим образом: отдать ему лошадь брата до тех пор, пока у нее не отрастет хвост; отдать ему попадью, пока он не наживет с ней нового ребенка; сыну убитого старика он предлагает броситься с моста на обвиняемого и задавить его так же, как тот задавил его отца. Судья требует обещанного посула. Убогий показывает ему, что в платке был завернут камень, которым он собирался убить судью. Судья выражает радость, что он избег этой участи. Подсудимый требует исполнения приговора. Истцы откупаются от него большими деньгами.
Повесть хорошо исследована историками древнерусской литературы. Она теснейшим образом связана с русским бытом и очень точно воспроизводит детали древнерусского судопроизводства, представляя собой сатиру на судопроизводство, на подкупность судей. Зато совершенно не исследована сказка. В настоящее время имеется до 20 русских устных вариантов, что свидетельствует о широком распространении ее (тип 1534, Аф. 319, 320). Томпсон в своем издании указателя Аарне называет кроме того эстонские, латышские, литовские, чешские, сербохорватские, венгерские и другие варианты сказки. В романо-германском мире ее нет. Есть она, однако, в Турции. Историки древнерусской литературы делают ошибку, изучая этот сюжет вне фольклора. Возможно, что повесть и не авторская, а фольклорная, причем именно русская, а в XVII веке произошла авторская обработка сюжета.
Другая повесть XVII века, известная и в фольклоре, – это «Повесть о Ерше Ершовиче». Афанасьев назвал ее сказкой и поместил в число сказок о животных (№ 77–80). Андреев также поместил ее в число этих сказок, отвел для нее новый, специально русский тип, 254*. Имеется прекрасная книга чл. – корр. АН СССР В. П. Адриановой-Перетц «Очерки по истории русской сатирической литературы XVII века»[963], где исследована и эта повесть. Адриановой-Перетц были известны 21 рукописный текст и пять фольклорных записей. В настоящее время число фольклорных записей доходит до 23. Имеются четыре независимые друг от друга редакции (версии). Я коснусь той редакции, которая представлена в фольклоре.
«Повесть о Ерше Ершовиче» – тоже сатира на судопроизводство. Но если в «Повести о Шемякином суде» высмеиваются взяточничество и несправедливость, то здесь осмеянию предан самый процесс судопроизводства с его бюрократизмом, канцелярщиной и крючкотворством. Повесть писана языком, которым велись судебные акты, и этот же язык перешел в сказку. Здесь сатирически изображены те тяжбы за землю, которые были особенно часты в середине XVII века. Истцом выведен лещ, обитатель Ростовского озера. Лещ – боярин, Ростовское озеро – его вотчина. Обвиняемый – ерш, который расплодился в Ростовском озере и никому не дает покоя. Медлительный и большой лещ здесь противопоставлен мелкому и юркому ершу. Судьи – белуга и осетр, а свидетели со стороны леща – сиг и лодога (Даль: лодог – северная рыба). Приговор судьи – выдать ерша с головой истцу, казнить его торговой казнью – бить кнутом и после этого повесить в жаркие дни против солнца за воровство и ябедничество. В конце повести говорится: ерш не смущается и отвечает: «Господа судьи, судили вы меня не по правде, судили по мзде. Леща с товарищами оправили (т. е. оправдали), а меня обвинили». Конец такой: «Плюнул ерш в глаза судьям и скочил в хворост: только его и видели».
Вся соль этой повести не в сюжете, а в пародировании всего процесса судопроизводства. Здесь выводятся еще пристав – окунь, понятые – голавль и язь, дьяк – сом, доводчик (следователь) – карась, писарь – вьюн и т. д. Все они – пройдохи и плуты, но плуты неловкие, а ерш – плут ловкий и уходит от их суда. Язык как повести, так и сказки пародирует язык судебных актов, изложение уснащается рифмами и прибаутками.
Для лучшего понимания этой сказки необходимо иметь в виду, что судьями были не чиновники, а богатые бояре и помещики; споров за земли и право владения было много, и судьи судили не в пользу мелкого люда, а в пользу богатых земледельцев, к которым они принадлежали сами. В таких судах процветали и взяточничество, и несправедливость. Сказка не могла бы стать столь популярной, если бы не отразила судебной практики, которая из Москвы распространялась по всей стране. Этим объясняется наличие различных версий и множество вариантов, в разбор которых я входить не могу. Как переписчики, так и рассказчики вносили свою творческую долю в изложение этой сказочной повести.
Третья сказочная повесть, на