Оба съезда одобрили проведение второй первомайской демонстрации и созыв следующего международного конгресса, на этот раз в Брюсселе, в августе 1891 года. Возможно, это было предсказуемо — но участники съездов немедленно начали спорить и ссориться, кто из них больше достоин считаться истинно рабочей партией своей страны {20}.
В апреле 1891 года Лафарг (чья Рабочая партия боролась с более умеренными социалистами Лонге) и его верный соратник Гед отправились в очередной тур по Франции — на этот раз по северной части страны, в промышленном регионе вокруг Лилля {21}. За три дня они посетили три города — Виньи, Фурмье и Анор — и во время каждой остановки рассказывали душераздирающие истории о страданиях рабочего человека и предательстве буржуазии. Они говорили прописные истины: два парижанина вряд ли могли рассказать что-то новое о страданиях тем, кто сталкивался с несправедливостью каждый день; однако их слова вселяли надежду в забытых всеми рабочих французской провинции, и аудитория росла {22}. Риторику Лафарга трудно было назвать сдержанной.
«Сегодня буржуазия осуждена и приговорена, она должна исчезнуть, ее могила уже вырыта — осталось только столкнуть ее туда» {23}.
Социалистическая газета описывает волнение, вызванное этими выступлениями: «В мастерских, в кабаре — о социализме говорят везде… Работодатели начинают беспокоиться из-за подобной агитации и задают себе вопрос — что же они могут сделать, чтобы справиться с ситуацией?» {24}
Лафарг был уверен, что Первое мая станет днем, когда пролетариат покажет человечеству свое единство. Однако в день всеобщей демонстрации мирный протест полутора тысяч работников текстильной фабрики в Фурмье обернулся насилием. Демонстрация направлялась в ратушу, чтобы предъявить свои требования, а за участниками внимательно наблюдали два пехотных полка — наряду с полицией.
Вечером, в неясном свете факелов, которые зажгли взволнованные демонстранты, несколько человек было арестовано. Их жены и дети пришли требовать освобождения — им было отказано. В полицию полетели камни, и тогда армия — вооруженная новыми револьверами Лебель — бросилась защищать полицейских. В неразберихе и темноте командир отдал приказ открыть огонь. Некоторые солдаты стреляли в воздух — но не все; стрельба длилась четыре минуты, а когда она стихла, 10 человек были мертвы, около 60 — ранены. Среди убитых оказались четверо подростков или даже детей {25}.
Лафарг писал в газете «Социалист», что этот эпизод был яркой иллюстрацией того, что французская армия служит капиталу, а не народу {26}. Забастовки вспыхивали по всему северу, на подавление посылали все больше солдат, и ситуация грозила стать взрывоопасной. Правительство обвинило в беспорядках Рабочую партию, а Лафарга — в том, что он вместе с местным лидером Ипполитом Кюлином никак не повлиял на ход событий {27}. Было проведено полицейское расследование, и в июле Лафаргу предъявили обвинение в подстрекательстве к убийству {28}. Прокурор цитировал его слова, обращенные к новобранцам: «Если когда-нибудь вам будет отдан приказ открыть огонь — развернитесь и стреляйте в того, кто его отдал».
Лафарг отрицал свое авторство, заявив, что он «слишком теоретик», чтобы призывать к такой жестокости {29}. Впрочем, все сказанное им в защиту самого себя большого значения не имело: весь процесс был фарсом. Четыре свидетеля обвинения были управляющими мукомольных заводов Фурмье — и все четверо повторяли одно и то же. Один даже читал по шпаргалке, спрятанной в шляпе. Тем временем защита представила 210 петиций от людей, принимавших участие в том митинге и присягнувших, что не Лафарг, а другой человек призывал солдат к неповиновению {30}. Тем не менее жюри присяжных, среди которых были землевладельцы, капиталисты и хозяева местных предприятий, потребовалось всего 5 минут на вынесение вердикта. Лафарга приговорили к году тюрьмы, и 30 июля 1891 года он отправился в Сан-Пелажи {31}.
За прошедшие недели Лафарг выступал перед огромной аудиторией, и эти люди знали, что он обвинен несправедливо. Он писал Энгельсу: «Залы были полны… Я еще не знал таких восторженных приветствий. Если бы выборы проходили сейчас, мы были бы, без сомнения, избраны в Северном Департаменте» {32}.
В качестве мученика, страдающего за рабочих-северян, Лафарг стал в тюрьме знаменитостью. Настроение у него было прекрасное. В Сан-Пелажи он прибыл с чемоданом вещей, рукописями и собственной ванной {33}, — а через месяц настроение его улучшилось еще больше, поскольку скоропостижно скончался один из членов Палаты депутатов Лилля, и были назначены внеочередные выборы — Поль выдвинул свою кандидатуру. Баллотироваться ему было разрешено, хотя на время кампании его не освободили {34}. Возможно, именно это стало ключом к успеху.
Он много раз терпел неудачи на выборах, но на этот раз Гед, прекрасный оратор, провел 34 митинга в его поддержку за 38 дней {35}. В день выборов, 25 октября, Лафарг выиграл большинством голосов среди 5 кандидатов, а 8 ноября победил оставшегося соперника во втором туре {36}. (Энгельс прочитал о его победе в лондонской «Дейли Ньюс», которая поместила краткую заметку о выборах в Лилле после истории об убийстве одной богатой вдовы {37}.)
В кои веки у Лауры был повод гордиться своим мужем. Она писала Энгельсу, что на портрете, опубликованном в газетах, Поль «выглядит молодым и робким, как тогда, когда ухаживал за мной, словно влюбленный какаду… В прессе такой гомон, какого ты никогда не встретишь в английских газетах и английской политике… Все наши вне себя от радости. Они не без оснований надеялись на успех после того, как фортуна столько раз изменяла им» {38}.
10 ноября Лафарг был освобожден в связи с его новым статусом депутата {39} на время срока его полномочий. Неделю спустя Лауру и Лафарга начали чествовать в нескольких городах. Празднование началось в Париже, где товарищи по партии организовали торжественный бал в честь Лафарга, длившийся до 2 часов ночи {40}. На следующий день Лафарги отправились в Лилль, где избиратели в буквальном смысле на плечах внесли триумфатора на его новое рабочее место. Лаура рассказывала Энгельсу: «Меня окружили женщины, много женщин; все хватали меня за руки, приветствовали, а потом я почувствовала, что меня буквально подняли на руки и несут…»
Они прибыли в дом, где им предстояло жить, — он принадлежал одному из друзей Лафарга — и им сообщили, что несколько сот человек уже ждут в ближайшем публичном зале, чтобы Поль выступил перед ними.
«В 8 вечера мы отправились в «Ла Скала», где должен был состояться митинг. Пройти нам удалось только через боковые двери, и в зале передо мной открылось небывалое зрелище. Зал был переполнен, было невыносимо жарко, мужчины и женщины сидели и стояли в партере и на галерке, а еще десятки прилагали неимоверные усилия, чтобы протиснуться в двери. Они были закрыты, но пришлось их отпереть, после чего и второй ярус галерки (закрытый на ремонт) был взят штурмом буквально за несколько секунд».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});