и первых двух островов сравнить с курсом, пройденным в течение следующих пяти дней плавания прямо на север, и соответственным расстоянием, с расстоянием, которое мы преодолели, идя курсом WtZ к острову Беринга, а также с расстоянием в двадцать миль от острова Беринга до устья реки Камчатки, то безо всякого сомнения видно, что мы находились у двух первых Курильских островов, хотя и до сего часа офицеры ни знать, ни думать об этом не желают[170]. К тому же им всегда придется отвечать на вопрос, почему они пошли к северу до 56-го градуса и, следовательно, отказались от собственного решения не подниматься без нужды выше 52-го градуса, чем они обрекли нас на зимовку и гибель судна.
Итак, вопреки всем резонам мы пошли на север, потому что, как сказал мастер Хитров лейтенанту Вакселю, иначе счисление нашей долготы не будет правильным, так как все еще насчитывалось более 60 миль до Авачи. Поэтому они скорее готовы были поставить на карту наше благополучие, чем признаться в ошибке, хотя при сокрытии ошибок вся прокладка, как и счисление, становятся неверными и ненадежными. В таком дальнем плавании, с многочисленными штормами и течениями и столь частыми изменениями курса, ошибка в 34 мили вовсе не была бы истолкована дурно, напротив, слишком высокая точность разумеющим дело людям показалась бы либо чудом, либо надувательством; особенно потому, что известный метод, используемый для определения долготы, за неимением более надежного, был действительно лучшим, но подверженным многим неточностям[171].
Но по многим обстоятельствам представляется, что за этим решением скрывалась некая тайная причина, происходящая из личных намерений; они хотели идти на север, чтобы необходимо стало плыть к устью Камчатки, а не в Авачу. Эти намерения достаточно ясно можно было вывести из неправильных сообщений капитану-командору, а также из соперничества лейтенанта Вакселя и мастера Хитрова. И потому наши последующие злоключения должны быть отнесены более на счет искусственных, нежели естественных причин!
31 октября, 1, 2 и 3 ноября не случилось ничего достойного упоминания, за исключением того, что наши больные стали вдруг умирать очень быстро и буквально один за другим и нам с трудом удавалось управлять судном или менять паруса. Однако мы шли к северу, до 51-го, 52-го, 53-го, 54-го, 55-го, до 56-го градуса — полностью преданные дву-[172] [173]
4 ноября в середине ночи мы плыли курсом WtZ с попутным ветром. Утром 5 ноября было приказано убавить парусов во избежание посадки на мель. Все стояли на палубе и смотрели вокруг в поисках земли, потому что ее наличие здесь было предсказано с математической точностью. К нашему общему удивлению, случилось так, что в девять часов мы увидели землю[174].
ГЛАВА 7
ВЫСАДКА НА ОСТРОВ БЕРИНГА
Велика и безмерна была наша радость при виде земли. Полумертвые выползли на палубу, чтобы на нее взглянуть. От всего сердца мы благодарили Бога за его милосердие. Но очень больной капитан-командор совсем не повеселел, и все говорили о том, что ему нужно лечиться и отдыхать, перенеся такие ужасные тяготы. В подкрепление радости появились припрятанные там и сям склянки с водкой. Мы услышали произнесенные нашим оратором[175] уверенные слова: „Будь даже тысяча штурманов, им и то не удалось бы так точно проложить курс. До берега нет и полумили”.
Достали план Авачи. Оказалось, что эта земля полностью с ней схожа: узнавали Исопу, мыс Шипунский, вход в гавань и маяк[176]. Хотя по наблюдениям можно было понять, что мы находимся у самого 55-го градуса, и несмотря на то, что Авача все же находилась двумя градусами южнее, курс проложили на север, потому что увидели мыс, которые приняли за Шипунский.
Едва мы обошли воображаемую Исопу, которая на самом деле была наиболее выступающей точкой первого острова, и были в проходе между первым и вторым островами[177], еще не видя, что это пролив и не считая их островами, обсервация по полуденному солнцу подсказала, что мы находимся между 55-м и 56-м градусами северной широты, после чего появились небезосновательные сомнения в том, что это окрестности Авачи. Решили пойти назад вокруг юго-восточной оконечности первого острова, который мы приняли за Исопу, но напрасно, хотя шли переменными галсами до вечера. К вечеру мы повернули на север, чтобы уйти подальше от земли в ожидании шторма, который и в самом деле разразился ночью.
Поскольку паруса оставались на мачте и стеньге, как и днем, незарифленными и обессилевшие члены команды не были в состоянии выполнить эту работу при надвигающемся шторме, в середине ночи ванты и паруса грот-мачты были разорваны в клочья могучей силой ветра. Поэтому утром, когда бессонная и бурная ночь сменилась самым приятным днем и хорошей погодой, мы не отважились нести столько парусов, сколько могли и сколько нам было нужно.
По этой причине 6 ноября мастер Хитров, известив сначала об этом лейтенанта и уговорив унтер-офицеров и рядовых матросов, предложил, чтобы капитан-командор, учитывая позднее время года, плохую погоду, порванные ванты, бесполезную мачту, расстояние до Авачи и малое число матросов и солдат, к тому же больных и слабых, созвал совет, на котором следовало решить высадиться на следующий день на берег западнее, где невооруженным глазом на расстоянии шести миль угадывалась бухта. Это и было сделано следующим образом: капитан-командор настаивал, что мы должны попытаться достигнуть порта, потому что мы уже столько перенесли и подверглись таким опасностям, но все еще имели шесть бочек воды, могли использовать фок-мачту и продолжать путь под нижними парусами. Оба офицера возражали ему и настаивали на высадке в бухте, убедив принять этот план унтер-офицеров и команду; все они согласились с ним и были готовы поставить свои подписи под решением, если бы им, как людям несведущим, доказали, что эта земля — Камчатка. Если же это окажется не так, они были готовы всем рискнуть и трудиться до последнего своего часа.
Тем не менее кое-кого уговорами и руганью заставили подписать решение[178], поэтому все теперь зависело от очень немногих, а мастер Хитров божился, что голову отдаст на отсечение, если это не Камчатка.
Тогда капитан-командор приказал своему адъютанту, лейтенанту Овцыну, в то время разжалованному в матросы[179],