ждать приказаний.
Так мы, пятеро немцев[203], объединили продовольствие, которое у нас еще оставалось, и ведение хозяйства, чтобы в конце концов не испытывать недостатка. От других же — трех казаков и двух слуг покойного капитана-командора[204], которые присоединились к нам впоследствии, хотя и не командуя ими, как прежде, мы все же требовали подчинения, если решали что-либо совместно, потому что, в конечном счете, все предметы обихода и прочее необходимое они получали от нас.
Тем временем мы начали всех звать по имени и отчеству, чтобы расположить людей к себе и в будущем, если случится какое-либо несчастье, больше полагаться на их преданность. И скоро мы увидели, что Петр Максимович стал более услужлив, чем прежде был Петруша[205].
Кроме того, мы договорились в тот вечер, как нам организовать свое хозяйство в будущем в случае какого- либо бедствия, а поскольку надежда добраться до Азии, по крайней мере у нас, еще не совсем угасла, мы обсудили те ужасные обстоятельства, в которые попали за столь короткое время; не говоря о рутинной работе, положенной всем, нам приходилось теперь трудиться так, как мы не привыкли, чтобы только поддерживать тяжкое существование. Тем не менее мы убеждали друг друга не терять мужества и со всей возможной веселостью и усердием делать все необходимое как для нашего благополучия, так и для блага остальных, и своими усилиями со всей искренностью поддерживать в них силы и трудолюбие.
В этот день я принес капитану-командору молодую морскую выдру, которую еще выкармливала мать, и со всей убедительностью советовал ему велеть ее приготовить ввиду недостатка свежей пищи.
Но он выказал к ней крайнее отвращение и подивился моему вкусу, который приспосабливался к обстоятельствам времени и места, и предпочел питаться, пока возможно, белыми куропатками, которых получал от нашей компании больше, чем мог съесть.
Взяв на себя приготовление пищи, я взял и другую обязанность: время от времени навещать капитана-командора и кое в чем ему помогать, поскольку двое его слуг теперь мало ему служили и порой их не было рядом, когда он просил глоток воды.
Более того, так как мы были первыми, кто взялся вести хозяйство, мы смогли прийти на помощь некоторым слабым и больным и снабжать их теплым супом, что мы и делали до тех пор, пока они несколько не оправились и не смогли заботиться о себе сами.
15 ноября[206] всех больных наконец перевезли на берег. Мы взяли одного из них, по имени Йоганн Синт[207], чтобы выходить его у нас в жилище. Через три месяца, благодарение Господу, он выздоровел.
Мастер Хитров страстно молил нас ради Бога принять его в наше товарищество и выделить ему угол, потому что он не может лежать среди простых матросов, которые день и ночь упрекают его за прошлые дела, обвиняют в дурном обращении и всячески угрожают. Он говорил, что не сможет больше этого вынести и ему придется умереть под открытым небом. Но, поскольку наше жилище было уже заполнено до предела и никому не дозволялось что- либо предпринимать, не уведомив заранее других, мы все были против, потому что он всех нас оскорбил, и мы лишили его всякой надежды, потому что он был здоров[208] и ленив и он один вверг нас в это несчастье.
В тот день с корабля привезли многих больных, среди них некоторые, как канонир[209], умерли, как только попали на свежий воздух, другие — в лодке при пересечении бухты, как солдат Савин Степанов[210], третьи же на берегу, как матрос Селиверст[211].
И всюду мы наблюдали лишь печальные и ужасные картины.
Прежде чем мертвых успели похоронить, они были изуродованы песцами, которые принюхивались и даже осмеливались нападать на больных и беспомощных, лежавших повсюду на берегу под открытым небом. Одни кричали от холода, другие — от голода и жажды, потому что рот у многих был в таком ужасном состоянии от цинги, что они ничего не могли есть из-за сильной боли, так как десны у них распухли, как губка, стали буро-черного цвета и закрыли зубы.
Песцы, которых было теперь среди нас бесчисленное множество, привыкли к виду людей и, против обычаев и природы, стали настолько зловредны, что растаскивали наш багаж, ели кожаные мешки, разбрасывали провиант, у одного стащили башмаки, у другого — чулки и штаны, перчатки, куртки, которые валялись под открытым небом и, по недостатку здоровых людей, лишены были охраны. Они воровали даже железные и иные предметы, которые были им без надобности. Не было такого, к чему они не принюхались бы и не украли, и казалось, что эти злобные животные будут все более и более мучить нас в будущем, что и случилось. Причиной этого наказания могли быть обиходные на Камчатке песцовые шкуры, и песцы наказывали нас, как филистимлян[212].
Казалось также, что чем больше мы их убивали и мучили самым жестоким образом на глазах у других, наполовину сдирая с них шкуру, выкалывая глаза, отрезая хвосты и поджаривая лапы, тем решительнее и злее становились остальные, так что они даже проникали в наши жилища и тащили все, до чего могли добраться, даже железо и всякие принадлежности. В то же время, при всех наших злоключениях, они заставляли нас смеяться над их хитрыми и комичными выходками.
В тот день была закончена казарма[213], и днем мы перенесли туда многих больных. Но из-за того, что казарма была тесной, они повсюду лежали на земле, укрытые тряпьем и одеждой. Никто из них не мог ухаживать за остальными, и раздавались лишь вопли и причитания, которыми они множество раз призывали Божье возмездие на виновников своих несчастий, и вид их был так жалок и печален, что даже самые мужественные упали бы духом, потому что один жалел другого, но никто не мог оказать другому необходимую помощь.
В последующие дни наши невзгоды и труды стали еще тяжелее. Всех больных наконец перевезли на берег, последним[214] — лейтенанта Вакселя. Он был в таком ужасном состоянии от цинги, что все мы потеряли надежду на его выздоровление. Но мы не забывали помогать ему и другим по хозяйству и оказывать медицинскую помощь, как только могли, забыв о его прежнем поведении.