Читать интересную книгу Слепой в зоне - Андрей Воронин

Вскоре был нанят и оператор – такой же авантюрист, как Семага и Хворостецкий. Двухметровый гигант Валерий Бархотин с длинными светлыми волосами и лицом, напоминающим лицо хронического алкоголика, хотя до этой стадии Бархотин дойти еще не успел. При всем при том, что оператор был большим любителем зелья из бутылок с самыми разнообразными этикетками, специалистом он слыл неплохим и когда работал, забывал обо всем остальном. Мог, если это было нужно, лечь в грязь и вести съемку из лужи, мог работать под проливным дождем и в лютую стужу, а если понадобится, то и пролететь над городом привязанным к шасси вертолета. О шасси самолета ему еще не приходилось задумываться – хотя если бы кто-то предложил Валерию такой трюк, то он наверняка, предварительно приняв стакан водки и немного подумав, согласился бы.

Еще для такой операции требовалась машина, желательно микроавтобус.

Помогла в этом маленькая невзрачная девушка. Точнее, девушкой Ханну Гельмгольц назвать было можно с натяжкой. Она уже давным-давно являлась женщиной, побывавшей замужем, хотя выглядела субтильной и неискушенной. Она числилась представительницей одного из гуманитарных фондов, что-то вроде «Взаимного прощения», и когда Семага с Хворостецким сумели ей втолковать, что от нее требуется, Ханна согласилась. Наверное, и в ее крови присутствовали тела авантюризма. Единственным условием, которое поставила Ханна Гельмгольц, было наличие в титрах фильма ее фамилии, а также названия ее гуманитарного фонда.

Было обещано выполнение всех ее прихотей в обмен на темно-синий микроавтобус фирмы «Мерседес», который находился в распоряжении Гельмгольц или, вернее, «Взаимного прощения». Водитель микроавтобуса Анатолий Кошевников поначалу, когда узнал, что предстоит длительная поездка в чернобыльскую зону, запротестовал. Но дополнительная сотня дойчмарок сделала его сговорчивым и покладистым.

«Хрен с вами, – подумал Анатолий, кладя в карман шуршащую-хрустящую новенькую банкноту, – за сто марок я и друга продам. Да и делать мне ничего не надо, веди себе машину, да и стекла можно закрыть, пыли меньше будет».

И со съемочной техникой вопрос тоже решился молниеносно. Имя Хворостецкого знали повсюду, тем более что наличествовало гарантийное письмо от немецкого посольства, бравшего на себя возможный риск. Короче, процесс пошел.

И никто не удивился, когда уже через неделю была сформирована съемочная группа, открыт счет в одном из неприметных коммерческих банков, изготовлена печать, бланки, а с ответственными за проникновение в зону лицами достигнута договоренность.

Экологический фестиваль в Мюнхене должен был состояться в начале сентября.

Фильм Юрия Хворостецкого, еще не снятый, заявили, оставались сущие пустяки – поехать в зону, снять материал, затем его смонтировать и озвучить.

Конечно же, главную проблему представляла сама экспедиция в зону. Для этой поездки было закуплено два ящика водки минского ликероводочного завода «Кристалл», пиво, два ящика минеральной воды, всевозможные консервы, концентраты супов и все то, без чего не может работать уважающая себя съемочная группа.

– Виталий, – спросил Хворостецкий, постукивая кулаком по колену журналиста, – а правда, что там можно отыскать теленка с двумя головами?

– Ты что, долбанулся, Юра? удивился Виталий. – С каким еще двумя головами?

– Ну говорят же и пишут… Мол, там рождаются страшные мутанты…

– Мутанты? Сам ты мутант! – сказал Виталий.

– Ну ладно… Так что, там нет киногеничных телят?

– Во всяком случае, я не видел.

– А что ты там видел эдакого, что может произвести фурор и от чего волосы на голове западного зрителя дыбом встанут?

– Волосы на голове, может, и встанут, а вот твой член, Юра, возможно, не встанет после съемок. Хворостецкий разволновался не на шутку. Наряду со всеми положительными качествами у него имелось одно отрицательное. Хотя как сказать… Он был ужасным бабником, все об этом знали. Хворостецкий не скрывал своих пристрастий и каждому встречному-поперечному любил рассказывать, как он трахнул ту или иную девицу, и обязательно добавлял, что та визжала от удовольствия.

Семага не сомневался, что половина рассказов Хворостецкого – творческая фантазия режиссера. Поэтому и поддел его, напомнив о влиянии радиации на мужскую доблесть.

– Но сам-то ты как, Виталик? – изменившимся голосом прошептал Хворостецкий.

– А я ничего.

– В смысле – вообще ничего? – в голосе Хворостецкого прозвучало сочувствие.

– Да нет, что ты, Юра, все нормально.

– Ну, будем надеяться, обойдется и со мной. Хотя я слышал, – громко заговорил Хворостецкий, а сидели они в это время в баре телестудии, – что от определенных доз радиации у мужчин происходит гиперсексуальность, – Посмотрим, вдруг у тебя и произойдет, – промямлил Семага, опрокидывая в огромный, как у лягушки, рот рюмку коньяка и облизывая толстые губы.

– А что там все-таки есть экзотического? – не унимался режиссер.

– Экзотического? – пожал плечами Семага. – Ну, живут там в зоне всякие бомжи, уголовники…

– Их и на вокзале можно снять, – сказал Хворостецкий.

– В зоне не такие бомжи, там бомжи-философы.

– Они добровольно ушли в зону, чтобы их никто не беспокоил, не мешал размышлять.

– О чем?

– О смысле жизни…

– А что они там берляют? – задал естественный вопрос Хворостецкий.

– Что поймают, то и берляют.

– А что там можно поймать?

– Можно человека, можно кота, собаку, можно ворону, голубя. В общем, берляют все, что шевелится, лолзает, бегает, летает.

– Вот это уже что-то!

– Да, это любопытно. Правда, стошнить может, глядя, как они разделывают собаку или кота. А в остальном они милые люди.

– Что там еще есть?

– Точно могу тебе сказать – есть собаки без шерсти. Но я думаю, радиация здесь ни при чем. Обыкновенный лишай, от которого выпадает шерсть, стригучка.

– Голые собаки? – глаза Хворостецкого загорелись алчным огнем, он сразу представил эффектные кадры, где стая голых собак мчится за человеком, а затем разрывает его на куски. Для этого, конечно, придется сделать монтаж: человек бежит сам по себе, собаки сами по себе, потом все свести в одну линию, и получится…

Хворостецкий от удовольствия потер вспотевшие ладони: один из сюжетов его будущего фильма уже проклюнулся. Юрий был опытным режиссером-документалистом и знал, что, когда приезжаешь на место, жизнь сама подкидывает всяческие сюрпризы и подарки, успевай только включать камеру, и все это само полезет в кадр.

– А бабы там живут? – осведомился Хворостецкий.

– Живут и бабы. Только они все немытые.

– Бомжи с этими бабами трахаются?

– Конечно. Если хорошо поедят.

– Понятно, – Хворостецкий сплюнул под пластмассовый столик и подумал, что неплохо было бы снять какой-нибудь душещипательный сюжет о любви выброшенного из жизни бомжа к конченой алкоголичке – эдаких чернобыльских Ромео и Джульетте.

Таким образом, по мелочам, по крохам в его голове начал вырисовываться фильм.

В мае, когда все цвело и благоухало, съемочная группа на темно-синем микроавтобусе с серебристой трехлучевой звездой на капоте покинула город-герой Минск и помчалась в южном направлении – к Гомелю. Оттуда киношники собирались попасть в Наровлю, а из Наровли лежал прямой путь в чернобыльскую зону.

Разговоры в машине велись серьезные. Все, кроме водителя, попивали водку, убедив друг друга, что алкоголь не даст радиации проникнуть в организм.

Первым убеждать всех в этом принялся Виталий Семага. Он вытащил бутылку из ящика, развернул на откидном столике пакеты со снедью и разлил по пластмассовым стаканам водку. Водитель, смотревший вперед, жадно поглядывал и в зеркало заднего вида, утешая себя тем, что как только доберутся до ночлега, он своего не упустит и вылакает целую бутылку. А уж потом, в зоне, можно ездить и хмельному, благо дорожно-постовой службы там нет, как нет и встречных машин.

Он смотрел на раскрасневшиеся лица, мелькавшие в маленьком зеркальце, на улыбающуюся Ханну Гельмгольц, которую Хворостецкий уже начал хватать за коленки, обтянутые джинсами, на Семагу, который пытался влить ей в рот дополнительную дозу водки, убеждая женщину в целебном действии напитка, на оператора, который был уже пьян и сидел, обхватив голову руками, покачиваясь из стороны в сторону в такт толчкам движущегося автомобиля.

Группа как группа, все происходило, как всегда пять, десять, пятнадцать лет назад. Киношники ехали работать, снимать сенсационный фильм. Но перед этим, как водится, предстояло хорошенько выпить и прочистить мозги, забыть о цивилизованной городской жизни, приготовиться ко всяким неожиданностям и заморочкам. Как известно, пьяный человек, одурманенный алкоголем, всякие заморочки воспринимает намного спокойнее, чем трезвый, и его тяжело чем-либо смутить.