Звонок в дверь. И она медленно идет открывать. На какой-то момент Иру пронзает ужас — а вдруг Аня привела отца с собой? Ведь тогда отступать уже будет некуда.
Схватившись за волосы, Ира открывает дверь. К ее великому облегчению, Аня пришла одна.
— Ты готова? — спрашивает она вместо приветствия.
Ира шумно выдохнула, и ей показалось, что изо рта и носа у нее валит дым.
“Наверное, я уже загорелась изнутри”, — делает она логичное заключение.
— Вообще-то… не очень.
— Поехали, подготовишься по дороге.
— Подожди, Аня. Пожалуйста. Может, все-таки зайдешь? — спрашивает Ира умоляющим тоном.
Аня только пожала плечами и вошла в коридор.
— Чем дольше ты будешь собираться, тем страшнее тебе станет, — заявляет она. — Тем более, вчера я уже немного подготовила папу.
— Что значит “подготовила”? — Ира ощущает теперь, как внутри у нее все холодеет. При слове “подготовила” в ее голове рождаются реплики вроде: “Знаешь, папа, а Ира-то лесбиянка!”.
— Ну, я рассказывала ему, как хорошо мы провели время в Стокгольме. Рассказывала о том, какая ты хорошая, умная, талантливая и веселая. Я сказала, что мне ни с кем раньше не было так весело и хорошо, и все такое прочее.
— И… как он отреагировал? — Ира опускается на диван, почувствовав, что силы все-таки оставляют ее.
— Нормально. В общем-то. Сказал, он очень рад, что мы нашли общий язык. Сказал, что ты действительно замечательный человек.
— О-о-о, уверена, если мы скажем ему правду, он изменит свое мнение на этот счет!
— Ира, да что с тобой? Возьми себя в руки. Отец рассказал мне нечто очень странное, — Аня садится на диванный подлокотник. — Ему снился сон.
“Уже плохо”, — думает Ира.
— И в этом сне он с точностью описал сцену… ту сцену, которую мы видели с тобой в церкви. О том, как мы все поругались, а ты ушла. Он ничего не помнит из того, что говорил во сне, говорит только, что его напугал собственный гнев по отношению к тебе, и что он никогда не поступил бы подобным образом, не стал бы кричать на тебя. Это навело меня на мысль. А что, если наша Волшебная фея была не совсем права? Что если какая-то часть памяти моего отца из другой вероятности перешла к моему отцу в этой реальности?
— Ох, не знаю. Не нравится мне все это…
— Это еще не все. Отец нашел в старом альбоме фотографию, на которой изображены мы втроем на твоем выпускном.
— Но этого не может быть! Ведь вас там не было!
— Вот именно. Это фотография из другой вероятности. Как та, что мы нашли в Стокгольме. У меня возникло огромное желание тут же рассказать отцу обо всем, но я решила сделать это вместе с тобой. Поэтому собирайся скорее, Ирин. По всему выходит, что мой отец тоже завязан в этом круговороте. Вполне возможно, что он тоже должен исправить что-то.
Но Ира не может сдвинуться с места. Ее снова сковывает парализующий ужас. Она ничего не может сделать. Она считала себя сильнее. А теперь ведет себя как школьница.
Она так живо рисует себе его огорченное лицо.
“Я так старалась всегда не огорчать его. Я разучивала произведения как безумная, чтобы не допустить ни одной ошибки, чтобы заслужить его одобрение. Как же я могу теперь причинить ему такую боль?”.
Возможно, он даже будет кричать. Возможно, он даже скажет, что она разочаровала его.
Ира чувствует, что не может дышать. Какой-то спазм сдавливает горло, словно у нее астма.
— Идем? — спросила Аня. — Отец будет дома часа через полтора…
— Не могу, Аня. Правда не могу.
— Да брось, Ира! Вставай же! — Аня потянула Иру за руку, намереваясь поднять с дивана. Но Ира словно сделалась каменной.
— А что, если это и будет ошибкой?! — восклицает. — Что, если ему нельзя знать ни о чем?! Что если та чокнутая старуха просто чокнутая и не более того?!
Аня выпускает ее руку. Хмурится.
— Мы должны сказать ему, ты ведь знаешь. Потому что рано или поздно он все равно догадается… Если только, конечно…
Она хотела сказать: “Если только, конечно, ты не захочешь прекратить все это”, но не смогла произнести этого вслух.
Ира молчит. Она тоже не хочет произносить этого вслух, хотя и понимает, что Аня имеет в виду. И она не отрицает. Ей так страшно. Ей просто очень страшно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Хочешь сказать, что ты готова бросить меня, лишь бы не упасть в глазах отца? — спрашивает Аня, и голос ее отдает металлом.
Ира молчит.
— Да ты просто трусиха! — не выдерживает девушка.
Молчание
— Как можно быть такой?! Неужели тебе наплевать на все? Наплевать на меня?
— Ты же знаешь, что нет. Я просто не могу.
— Отлично! Да ты действительно трусиха! Как же мне это надоело, Ира! Просто сил больше нет… — Аня разворачивается и гордо идет в коридор. Через несколько секунд входная дверь хлопает. Ира не делает ничего, совсем ничего, чтобы это изменить, чтобы остановить Аню. Она даже не шелохнется. Похожая на каменное изваяние — холодная и пустая.
Ну и что теперь? Когда оцепенение проходит, Ира поднимается с дивана, и ей кажется в тот момент, что тело ее потяжелело килограмм на восемьдесят. Дотащив себя до балкона, Ира опирается на перила. Дышит, здесь это получается легче.
На балконе оказывается столько пыльного хлама, что Ира какое-то время с любопытством его рассматривает. В тот момент в ее голове нет ни единой мысли. Она рассматривает старые санки, на которых катались они с братом. Ворох воспоминаний предстает перед глазами — вот они летят с горки, вот падают в сугроб, вот она колотит Сережу, а он кидает снежком ей в лицо.
Здесь же и коробки со старыми нотами. Первые коньки. Вторые, эти ее самые любимые. С автографом олимпийской чемпионки. На олимпиаду они ездили с мамой. Она навсегда запомнила этот день. Все, до последней снежинки, все, кроме лица мамы. Кажется, ее просто никогда не было, Ира ее придумала. Постепенно внимание ее начинает рассеиваться.
“Что ж, тем лучше”.
Она понимает, что лучше бы сейчас позвонить Ане и извиниться. А еще лучше прийти к ней домой и поговорить с ее отцом. Но она не может шевельнуться. Она чувствует себя старой и нудной.
“Такой же старой, как этот хлам. Ты отлично вписываешься в интерьер, Ирочка”.
Внезапно над ее ухом раздается противное жужжание или гудение, но Ира решает, что ослышалась. Не сезон сейчас. Однако комар, зависший прямо перед ее лицом об этом, кажется, не слышал.
— Ну и ну… И что ж ты тут делаешь? Рано тебе еще тут.
— Кровушки моей захотел? — Ира машет рукой, отгоняя назойливое насекомое. — Лети давай отсюда! Не видишь, что ли, что мне плохо?
Комар отлетает, но снова зависает в воздухе, словно размышляя, что делать дальше.
— А может, тебе так же одиноко и плохо, как мне?
Комар робко подлетает ближе.
— Ну хорошо, давай поговорим по душам. Ты первый.
“Да, Ир, докатилась ты. Разговариваешь с комаром”.
— Значит, так, да? Ну что ж, сочувствую тебе, приятель! Так и быть, можешь отведать моей кровушки, — Ира протягивает руку, но комар не спешит садиться. — Тоже хочешь послушать мою историю? Ну ладно. Если ты настаиваешь… Знаешь, дорогой комар, моя проблема в том, что я непроходимая идиотка, тупица. А еще трусиха. В этом Аня права, да я и сама это знаю. Мне предоставляется шанс что-то изменить в своей жизни, а я веду себя так, словно этих шансов у меня будет еще миллион. Я отталкиваю человека, который значит для меня очень-очень много. Я не представляю своей жизни без нее, а вместо того, чтобы попросить у нее прощения, сижу здесь и жду, когда все само решится. Или, когда кто-нибудь решит все за меня. Но ведь так не бывает… правда?
Комар жужжит еще пару минут, а потом замолкает и скрывается из вида, Ира молчит. Ира оглядывает балкон в его поисках, но никого не видит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Эй, куда же ты делся? Ты был таким понимающим собеседником… — Ира вздыхает. — Ну вот, даже комар бросил меня. Поделом тебе, Ира.
Ира возвращается. Она не сразу замечает, что за фортепиано кто-то сидит. Чья-то черная фигура. А когда замечает, громко вскрикивает от испуга.