По дороге на Выборгскую сторону Денис размышлял: не рассказать ли обо всем Тоннеру? Илья Андреевич – аналитического ума человек, ему любая загадка по плечу.
Но после разговора за столом передумал – Тоннер явно темнил, и просить его о помощи расхотелось. Однако встреча с загадочной дамой в вуали, стрелявшей вчера в Баумгартена, представлялась Денису очень опасной, и он решил подстраховать Лаевского с Тучиным.
Часы на городской управе пробили полпятого. Внимательно оглядев освещенную фонарями Малую Конюшенную, Угаров решил пролетку не отпускать. А вдруг погоня! Где вот только встать? Угаров приказал извозчику проехать к лютеранской церкви и развернуться, чтобы видна была вся улица.
«Отлично! Отсюда и буду наблюдать!»
– Значит, все-таки убийства? – переспросил Киршау.
– Не сомневаюсь, – ответил Тоннер.
– А я ведь предупреждал, прожекты писал, государю докладывал: нельзя на содомию глаза закрывать, это не забава юношеская, а самое что ни есть преступление! Да-с, преступление! Против нравственности, против морали и церкви! И если мы, власти, не будем карать, не будем извращенцев на каторгу отправлять, начнется самосуд. И нате вам, пожалуйста! Начался!
– Простите, господин обер-полицмейстер! Правильно расслышал? Вы содомию преступлением считаете?
– А вы? – задиристо ответил вопросом на вопрос Киршау.
– А я – грехом!
– Велика ли разница?
– Велика, эти понятия не тождественны, еще Ярослав Мудрый разграничил их в Русской Правде, – пояснил Тоннер, скидывая шубу, – ему стало жарко.
– Что значит разграничил? Преступление – это что, не грех?
– Грех! Любое преступление – грех, но не каждый грех – преступление.
Киршау потряс головой:
– Софистика какая-то!
– Поясню! Непочтение к родителям – это грех?
– Грех!
– Но не преступление! И обжорство – не преступление, и леность, и пьянство…
Киршау задумался, потом кивнул:
– Что ж, допустим.
– И содомия не преступление!
– А вот это…
– Простите, я не закончил. Если двое мужчин по взаимному согласию совершают соитие – это грех, большой грех. И свершивших его ждет Божий суд и суровое наказание. Но обществу от сего никакого вреда нет!
– Эк загнули! А изнасилованные отроки? Самое ведь лакомое для извращенцев – детишки.
– Я говорил про взрослых мужчин и зрелых юношей! – сурово ответил Илья Андреевич. – Соглашусь, их поступки противоестественны! И с нравственной стороны, и с физиологической, но если все происходит без насилия, по согласию…
– Взрослые мужчины должны ублажать взрослых женщин. Между прочим, от этого польза государству несомненная в виде потомства. А вдруг все мужчины мужеложниками станут? Что будет-то, представьте! Вымрем! Вымрем как римляне!
– Карл Федорович! Ради справедливости позвольте напомнить: Римская империя распалась в христианскую эпоху, когда содомия жесточайше преследовалась. По приказу Константина Великого[29] уличенных подвергали кастрации…
– Тоннер! Вы сами-то, часом, не содомит?
– Нет, Карл Федорович, слово дворянина!
– А почему тогда извращенцев оправдываете?
– Я не оправдываю! Как христианин, как ревностный католик, я осуждаю их и молюсь, чтобы Господь вразумил этих грешников. Но как врач, как гуманист призываю не множить запретов, а тем более наказаний. Запретный плод, как мы знаем, сладок. Надо вразумлять заблудших…
– Вразумлять? Я покойному Баумгартену сколько раз говорил: «Ты позоришь не только отца, ты всех нас, остзейских дворян, позоришь», а он смеялся: «Вы, – говорит, – Карл Федорович, сами хоть разок попробуйте, так вас на женские прелести больше не потянет».
– Зарубежные исследования говорят иное. Содомитом становится далеко не каждый, даже среди испробовавших. Общеизвестно, что мужеложство распространено в тюрьмах: не имея возможности удовлетворить похоть обычным способом, заключенные начинают ублажать друг друга. Иногда добровольно, чаще под угрозой насилия. Но после выхода на свободу большинство мужчин навсегда оставляют содомию. Почти девяносто процентов от общего числа. Представляете? Вывод, мне кажется, очевиден. Станет мужчина содомитом или нет, определяется некой предрасположенностью, которая от человека никак не зависит. Как не зависят цвет глаз, длина ног, форма носа…
– Предрасположенность, значит? – с ехидцей спросил Киршау. – Ловко, очень ловко придумано, наверняка самими содомитами. Я, мол, не виноват, таким уродился!
– Эта всего лишь одна из множества теорий. Некоторые врачи считают содомию заболеванием…
Тоннер осекся. Он хотел сказать, что некоторые готовы признать ее вариантом нормы, но решил не лезть на рожон.
– Заболевание! – расхохотался Киршау. – Загляните-ка в Библии! Содомия – не болезнь, а искушение, которое должен преодолеть всякий мужчина. Меня и самого в незрелые лета влекло к юношам. Но я знал, что это влечение – дьявольское искушение, и преодолел его.
– Ну а меня Господь оградил от подобных испытаний. Мужчины меня никогда не волновали, только дамы!
– Вы сочувствуете содомитам – это еще хуже. Порок не может существовать, ежели все к нему нетерпимы. А вот когда есть сочувствующие, оправдывающие, готовые простить и понять, тогда Дьявол достигает цели. Боритесь, Тоннер, не губите свою душу. Пост и молитва укрепят вас, как укрепили меня. Справившись с содомским, остальные искушения я щелкал как орешки. Например, ни разу не был в борделе. Даже в многомесячных походах, даже в лагерях не посещал!
– Завидую, – искренне вздохнул Тоннер. – А я вот не могу долго без женщин.
– Пост и молитва, Тоннер, пост и молитва.
– Спасибо за совет, – снова вздохнул Илья Андреевич.
– Но мы отвлеклись. Вернемся к убийствам. Выводы ваши интересны, связь с гибелью Репетина прослеживается. Но где искать преступника? Как он попал в квартиру? Двери были заперты, никто не входил, не выходил.
– Следствие наверняка велось небрежно. Надо было допросить всех: дворников, будочников, водовозов, разносчиков. Велите Яхонтову завтра же этим заняться…
– Легко сказать, велите! Он приказ выслушает, но даже пальцем не шевельнет. Доложит потом, что всех опросил, но ничего нового не обнаружил.
– ???
– Его за два самоубийства никто ругать не будет. А вот за два нераскрытых убийства…
Тоннер опешил:
– Как же так? Вы же обер-полицмейстер! Надо заставить…
– Обер-полицмейстер я временный, пока лишь исполняю обязанности, утвердят или нет, не знаю. Яхонтов это понимает, на приказы мои ему плевать. – Киршау махнул рукой. – Спасибо, Илья Андреевич, за помощь. Поживем, увидим, как оно дальше пойдет.
– А если кому-то другому это дело поручить?
– Кому? Яхонтов ленив, алчен, по натуре изверг, но хотя бы умен. А остальные…
– Вы Захара Пушкова знаете? Из Василеостровской части?
– Знаю, – припомнил Киршау.
– Что, если ему поручить? Дотошен, исполнителен, соображает хорошо, – видя, что Киршау заколебался, Тоннер неожиданно для себя добавил: – А я бы ему помог. Сами знаете, кое-какой опыт у меня есть.
Киршау молчал, взвешивая pro и contra.
– Я, конечно, могу ошибаться, – добавил Илья Андреевич, – но, по-моему, убийство Баумгартена не последнее. Сами сказали – самосуд! Вдруг и вправду кто-то решил, что содомитам пора в преисподнюю.
Киршау по-прежнему молчал.
– А может, просто сочувствуете убийце и поэтому не хотите его ловить? Пусть себе убивает грешников…
– Молчать! – вскочил в полный рост обер-полицмейстер, ударился головой о верх кареты и, потирая затылок, снова уселся. – Вы забываетесь, Тоннер! Да, я понимаю мотивы убийцы. И, как христианин, разделяю его ненависть к грешникам. Но заповедь «не убий»[30] никто не отменял! Ладно! Завтра я освобожу Пушкова от обязанностей в части на три дня и пришлю к вам.
– Спасибо!
– Убийцу надо поймать и предать суду! А уж потом наказать всех содомитов!
– Если я не ошибаюсь, наказание за содомию предусмотрено только для солдат, – напомнил Тоннер.
– Я намерен еще раз подать свой прожект.
– Надеюсь, он снова будет отклонен, – улыбнулся Илья Андреевич.
– Не надейтесь!
Сделав круг по Выборгской стороне, карета подъехала к дому доктора.
– Всего доброго, господин полковник! – попрощался Илья Андреевич.
Обер-полицмейстер не ответил, только прикрикнул на кучера, распахнувшего перед Тоннером дверь:
– Чего встал, как пень? Давай, гони домой!
Задремал Макар после второго стакана. Хорошо задремал. Притулился у стеночки, накрылся полушубком и всхрапнул. Жаль, ненадолго. Разбудили его нагло, бесцеремонно, больно пихнув под ребра:
– Я тебе что велел?
Во сне в тот момент Хромов самолично Макару чарочку подносил, а Тоннер на закуску паюсной икоркой хлебушек намазывал.
– Я тебе что велел, скотина? – еще один тычок под ребра. Шнейдер.