— Кати, нам нужно работать над тобой.
Мы только что пообедали вегетарианскими боулами на лавочке в Тиргартене, посмеялись над тем, что получилась вроде как маленькая репетиция. Не знаю, над чем конкретно она собралась работать — мне сейчас, вообще-то, на мою работу ехать пора. Но я с готовностью киваю — если это укрепит ее стабильность — всегда пожалуйста.
— Мы нашли свидетеля. На микро-веддинг.
Прежде чем успеваю выразить надежду, что это не Франк:
— Мы решили, что нашим свидетелем будет Рик.
А я решаю, что Каро попутала имя, контекст и предысторию.
Расстраиваюсь: нестабильна она все-таки.
Но — ан нет:
— Ты сильная, бесстрашная и самодостаточная — докажи.
— Да не-е-е... — не верю ей я, намереваясь обратить все в шутку.
Но она не шутит.
Меня прошибает холодный пот, а слова так и кувыркаются во рту:
— Каро, да ты, оказывается, все та же злюка...
— Ты справишься.
— Я не могу — у него девушка... блин, официальная... гражданская жена, если тебе от этого легче... твоя же, блин, подруга,
— Я знаю.
— И ты меня — с ним... в открытую... ты злая, Каро...
— Я не злая. Это у тебя условности.
— Каро, ты с ума сошла, — брякаю, затем спохватываюсь, мол, что это я такое несу.
Она не обращает внимания:
— С ней он живет, жениться хочет...
— ...она хочет, — возражаю зачем-то.
— ...а вы с ним — любовники.
— Бывшие.
— Не ври мне.
Да твою мать, как она узнала?!!
— Ты якобы не можешь быть свидетельницей, если твой любовник будет свидетелем? Это условности.
Нет, я просто не хочу. То, что у меня с ним... было — это только наше. Соображаю, что бы такое ей сказать, как бы отговорить ее:
— Так, а Нина? Она ж подруга твоя — вот блин, тебе надо?
— Я выше этого. И ты будь.
Насчет «условностей» и «выше этого» — это она явно у женишка своего нахваталась. Тот тоже без комплексов мужик и выше всего на свете.
— Она узнает обо всем, — твержу я, — и будет скандалище. Она такая — не постесняется.
— Ты прекрасно знаешь: Нины не будет на микро-веддинге. Мы с ней еще давно договорились. Только моя родня и коллеги Симона. Ты прекрасно знаешь.
Уф-ф-ф...
— Ты знаешь, Каро, я с ним сплю. Иногда. Мы так хотим. Хотели. Раньше. Вообще-то, давно уже не... А ты очень странная, — говорю сбивчиво, но решительно. Избегаю слова «больная», хоть мне очень хочется ее им обозвать. — И — нет.
— Нет?
— Нет. Поищите кого-нибудь другого. А если уже конкретно подписался Рик, придется вам подключить Нину. Только тогда я на «микре» вообще не появлюсь.
— Что ж, — говорит Каро, поджав губы. — Жаль. Но — вот мы и выяснили. Ладно, что-нибудь придумаем.
— Привет, девочки, — подсаживается к нам третий-нелишний, то есть, д-р Херц собственной персоной.
Симон высовывает из пухлого бумажного ланч-бэга бэйгл с начинкой «Нью-Йорк-стайл» и со вкусом начинает есть. Между этим делом спрашивает:
— Что «придумаем»?
— Кем заменить меня, — говорю. — На свадьбе.
— Ой! Так а зачем? — жуя, удивляется-расстраивается Симон. — Ты передумала?
— Да нет, просто... у меня в тот день, возможно, не получится... — гляжу сурово на Каро.
— Жаль. А то я тебе уже сопродюсера нашел... Если не спрыгнет.
Кажется, Каро пытается делать Симону какие-то страшные знаки, которые тот игнорирует и продолжает:
— Знакомая одна. Бывшая...
Блин, надеюсь, не бывшая жена?..
— бывшая пациентка с бордерлайном. Утверждала, что является жертвой домашнего насилия.
— Да? — и удивляюсь, и пугаюсь я и зыркаю на Каро. — А когда оба свидетеля — «девочки» — то это...
— ... то это Берлин, детка, — смеется Симон. — Но вообще-то она пока еще мужчина и в том браке жила, как мужчина.
Лучше б он тогда бывшую жену пригласил, ей Богу...
— Какой кошмар, так ее... его правда избила... или...
— ...жена — так он, то есть, она говорит. Говорил. Однако, как я уже сказал, у него... у нее бордерлайн, а на сеансах он... она вела себя довольно противоречиво.
— Так а может в натуре это он — жену... — не могу назвать это что-то с чем-то «ею». Вон, и Симон тоже путается.
— Его... ее жена вроде говорит, что сама в порядке. А она... он... пациент...ка настойчиво сравнивала их с женой с Джонни Деппом и Эмбер Херд. Как бы там ни было, мысль о том, что он якобы не сумел постоять за себя, некогда повергла его в тяжелейший кризис.
— Воображаю, — только и нахожусь что соврать я.
— Смею заверить, лечение прошло успешно. Он даже вернулся в работу.
И спросить боюсь, кем работает.
— Он разрешил рассказать тебе о себе. В конце концов, надо же вам хоть немного узнать друг друга.
— Да, действительно... — «соглашаюсь» я для вида, а сама думаю, что не горю желанием от слова «совсем».
— Конечно, ты можешь отказаться, — не без некоторой задумчивости рассуждает Симон, дожевывая. — Я понимаю, что все это довольно странно... и у меня чрезвычайно мало абсолютно «обыкновенных» знакомых. Я пойму и не обижусь, если ты в качестве свидетеля предложишь мне кого-нибудь из твоих.
Да было б кого предлагать...
— Кроме того я же говорю — я не уверен, что он вообще придет. Мало ли — «бордер», сама понимаешь.
Да понимаю, как же не понять. И постараюсь не расстроиться.
— Кстати, сколько у нас на данный момент не отказавшихся приглашенных?
На этом его вопросе мы с обсуждения моего наклевывающегося «сопродюсера» переключаемся на другие организационные вопросы предстоящего микро-веддинга.
Когда, наконец, съедены все принесенные бэйглы, Симон рутинированно, но сердечно чмокает нас с Каро по очереди в обе щеки:
— Чао, девочки. У меня симпозиум.
— Сейчас? — спрашиваем мы в один голос.
— Да. Онлайн в клинике. Я хостую.
И отчаливает.
Для Каро разоблачение ее глючных выдумок, как с гуся вода.
— Значит, все-таки придешь на микро-веддинг? — только и говорит она и смотрит на меня с нескрываемой насмешкой и даже лукавоством. Будто как раз не я ее — она меня на чем-то поймала. — Да, это была проверка. Я тебе говорила: необходимо освободиться от него. Ты думаешь, ты с ним свободна — но что чуть было не заставило тебя не прийти ко мне на свадьбу, которую ты сама спланировала «от и до»? Почему тебя абсолютно устраивает этот... эм-м-м... необычный, да что там — глючный свидетель, предложенный Симоном?
— Ну, может, не «абсолютно» — и все же любой глюк лучше, чем свидетель-Рик, — признаюсь.
— Я так и знала. Значит, ты его боишься. Подсознательно. Боишься, что опять не сможешь сказать ему «нет», когда увидишь. А уж он-то тебе точно не скажет.
— Ладно, Каро, мне работать надо, — говорю, решительно снимаясь с лавочки. — Все нормально. Я за себя отвечаю, он — за себя.
А про себя снова думаю, что его вообще-то давно не было. Наверно, смайлики подействовали. Скорее всего, проблема самоликвидировалась.
Каро поднимается вместе со мной, но в этот момент лицо ее болезненно искажается, она складывается пополам, хватается одной рукой за живот, другой — за лавочку и издает негромкое, но мучительное: «А-а-а...». После этого опускается обратно на лавочку, закатывает глаза и, скрючившись, впивается в лавочку ногтями.
У меня не прошел отходняк после ее «проверок», поэтому соображаю я не сразу. Когда включается соображалка, первой мыслью в меня вламываются ее недавние «спазмы». Таким образом проходит несколько секунд, пока до меня, наконец, доходит, что это такое...
Прихожу в себя уже в скорой — но кто же нас с ней туда запихнул? Кажется, это сделала я. И меня к ней подсадили — как мне это удалось?.. Ни черта не помню.
Мне задают вопросы: на каком «мы» сроке, представлялись ли уже в клинике, в которой «собираемся» рожать, про регулярные осмотры и анализы у гинеколога, про наличие каких-нибудь особенностей, отклонений...
До меня доходит: меня приняли за «вторую» мамашу. Эт Берлин, детка... Не спешу разуверять их — только без передыха набираю Симона, пока, наконец, не умудряюсь снять его с симпозиума.