с библиотекарем, которая может подсказать много из литературы по художникам вывесок. Книги о профессии, старые издания о самом мастерстве. Могу поделиться ее контактом. Надо было уже это сделать.
Несколько секунд я молчу, он молчит тоже. Если я отвечу: да, поделись, то наше с Ридом знакомство закончится на имейле или сообщении с именем и номером библиотекаря. Он бы не стал писать что-то еще. Он думает, что его миссия выполнена. Удачи и всего хорошего.
Не хочется думать о нем, таком жалком в своей неприязни к городу.
— Рид, — говорю я, не желая прощаться так быстро, но боясь спросить то, что очень хочу. Смотрю на фотографию, на буквы вывески. — Назови одну вещь, которая тебе нравится в Нью-Йорке.
Он делает глубокий вдох и быстро, почти разочарованно выдыхает. Чертовы наушники. Интимности меньше не стало.
— Мне нравится еда, — наконец произносит он. Его голос… раньше он казался мне безразличным. Но нет: у Рида глубокий, ровный и осмысленный тон, ни одно слово не произносится зря. — Я не о модных дорогих ресторанах. Мне нравится, что можно зайти в какое-то местечко, три четверти которого занимает кухня, и получить большое блюдо дешевой, но вкусной еды. Она должна быть вкусной, чтобы заведение выжило в этом городе. Еда в таких местах — это особая привилегия.
Я очень хорошо понимаю, о каких местах он говорит. Я часто хожу в такие заведения с тех пор, как переехала в Нью-Йорк, и тоже люблю их. Обшарпанные и не самые чистые на первый взгляд — так что далеко не сразу понимаешь, почему почтальон или парень из мини-маркета, или бровистка, или даже начальник чуть ли не кричат, что туда обязательно надо сходить и как вообще можно считаться приличным человеком и не сходить туда ни разу.
И ты идешь в эту забегаловку. Долго стоишь в очереди, долго выбираешь, что взять, пока завсегдатаи ждут тебя, закатив глаза. Стоишь за узкой стойкой у окна с пластиковой вилкой в руке и пробуешь самое вкусное в своей жизни блюдо, ну, или самое вкусное с тех пор, как в последний раз ел нечто подобное. Теперь уже тебе хочется кричать всем, что сюда обязательно надо сходить.
Последнего Рид, наверное, не делает, но все же. Написанное от руки письмо с извинениями, копия фотографии из библиотечного архива, прижатый к уху телефон, — ничто из этого не сближает меня с Ридом так, всего несколько слов о том, что он любит в ненавистном ему городе.
— Хорошо, — говорю я, думая, понял ли он, что я улыбаюсь. — Попробуем еще раз?
Глава 7
— Признаю, — произносит он сухо, поджав плечи, чтобы в очередной раз пропустить человека, — чаще всего я беру еду навынос.
Мы с Ридом стоим — и очень близко — в тесном пространстве у прилавка «Нолиты», израильской кафешки на углу улицы, которая соответствует всем пунктам из нашего телефонного разговора вчера: маленькая, большие порции, дешево. Он сказал, что часто сюда ходит, я проверила свой список знаков и ответила, что могу найти достойные поблизости.
Я подумала, это неплохой способ начать сначала — немного расслабиться за вкусным обедом, прежде чем отправиться на очередное шрифтовое приключение.
Но учитывая, как напряженно мы переносим эту вынужденную близость, никто из нас, видимо, не задумывался о последствиях этого «начать сначала», потому что только за последние пять минут мы узнали друг о друге то, что я лично считаю информацией для второго свидания. Рид, например — благодаря протянувшейся аж до улицы очереди и теплому весеннему ветерку, — успел почувствовать мои волосы на своей шее. Сам он воспринял это довольно отстраненно: лишь немного отклонился назад на пятках и, возможно, даже зажмурился.
Что касается меня, то я довольно долго была прижата к нему и теперь знаю, что он слегка пахнет хлоркой, как бассейн летом, и терпким гелем для душа. Я сразу вспомнила, как танцевала медляк с мальчиком в седьмом классе. «Так вот как пахнут мальчики?» — думала я, познав чудеса правильного нанесения одеколона, познав желание уткнуться носом кому-то в кожу.
— Ты где-то рядом живешь? — спрашиваю я, стараясь отвлечься от мысли уткнуться в него носом. В ответ получаю нахмуренный взгляд Рида, и мне тут же хочется уткнуться в ведро со льдом или плащ-невидимку. Щеки горят от стыда.
— Я не предлагаю взять еду к тебе! И не… пытаюсь навязаться в гости. Или лезть в твои дела.
Его губы дрогнули в полуулыбке.
— Дела, — произносит он с каменным лицом. — Опасная зона, — полуулыбка усиливается. Изогнутая и будто застенчивая. Боже, какой красавец.
— Рид, — говорю я, сдерживая собственную улыбку и желание уткнуться в него носом. — Это что, был юмор?
— Вряд ли, — отвечает он, опустив голову и одернув рукав куртки. — Я не самый известный шутник.
«Кто же ты, Рид?» — думаю я, но не успеваю спросить, как на все кафе раздается крик:
— Маг!
Я закатываю глаза.
— Маг, блин… — бубню я, протискиваясь к прилавку, куда выставили две большие картонные тарелки с едой. Думаю, он понимает, что меня зовут не Маг, просто неправильное произношение имени — это своеобразный ритуал в общепите Нью-Йорка. Ощущаю Рида за спиной, слышу его «извольте», когда мы пробираемся через толпу подростков у кассы. Им, наверное, придется погуглить это слово.
К счастью, нам удается найти два стула у неширокой стойки — как раз чтобы поместились наши тарелки. И, несмотря на неловкость между нами, мы неплохо справляемся с ролью обычных посетителей кафе: Рид идет к кассе за салфетками и пластиковыми вилками, а я занимаю его стул сумкой, распрямляю наши тарелки и беру бутылочку острого соуса со стойки, затем он возвращается и раскладывает то, что принес.
Два друга сидят в кафе. Вместе.
Мы наконец усаживаемся, берем вилки, и чтобы отогнать желание уткнуться в него, решаю полностью сосредоточиться на еде: склоняюсь ближе к блюду, чтобы насладиться ароматом лучшего фалафеля, который я когда-либо видела, обжаренных с чесноком морковок, салата из огурцов с помидорами, куда хочу вмешать лежащий рядом хумус. Ммм.
— Твое полное имя Меган? — Рид прерывает мой маленький