— Я не против.
Тогда Ваня наконец расслабляется. Не знаю, почему это сработало, но его черты лица теряют болезненную жесткость, он наклоняется и целует меня в висок. Его губы мягкие, а дыхание очень горячее. Я прикрываю веки, а он опускает голову и говорит мне на ухо:
— Я видел, как ты гуляла с собаками. Я бы не вспомнил потом, во что ты была одета, но точно зафиксировал картинку того, как ты прекрасна в своей искренности.
Он не шепчет, просто тихо и доверительно проговаривает это все, касаясь губами мочки моего уха. И я пугливо отстраняюсь. Смотрю на него, не веря тому, что Ваня Громов действительно все это сказал. Вслух. Обо мне.
Но он продолжает, глядя теперь мне в глаза:
— Так что дело не в леггинсах. Но они тебе идут. Делают ярче чисто визуально. Для всех.
— В смысле? — спрашиваю тихо.
— Так твоя красота становится очевидной для всех.
Его фраза ничего не проясняет, и мне ужасно хочется докопаться до сути, потому что я уверена, что сейчас он может сказать мне больше, чем рассчитывает.
Но кто-то толкает меня, когда идет по проходу, и я смещаю взгляд за окно.
— Ваня, наша остановка! — вскрикиваю и хватаюсь за его куртку.
Глава 29
Ваня
Геля снова останавливает меня, когда время тренировки едва переваливает через полтора часа.
— Все, Громов, на сегодня закончили.
— Ты издеваешься? — спрашиваю, запыхавшись.
— Нет. На сегодня все, — ровно проговаривает она.
Меня и так внутри шатает, а ее спокойный бесстрастный тон почему-то совсем выводит из себя.
Я огрызаюсь:
— Да это не тренировка даже! Фигня какая-то.
— Есть либо такая тренировка, либо вообще никакой!
— Иди домой, я еще поиграю, — отворачиваюсь с намерением пнуть мяч.
Но Геля реагирует быстро и хватает меня своей маленькой ладошкой за плечо, с неожиданной силой оттягивая назад.
Возмущаюсь:
— Что ты делаешь?
— Пытаюсь пробудить в тебе остатки разума, Громов. Тренировка окончена. Иди переодеваться.
Останавливаемся напротив друг друга, она смотрит строго, я и вовсе выгляжу полным психом, но осознаю это очень приглушенно, будто со стороны. Дышу рвано, зубами впиваюсь в нижнюю губу до боли. Поднимаю руку и взъерошиваю мокрые у корней волосы. Стараюсь остыть, но состояние очень взвинченное, и я сам не очень понимаю, почему.
— Я останусь, — говорю упрямо.
— Вань, в тебя черт вселился? Убьешь ногу, вообще бегать не сможешь, тебя даже на поле никто не выпустит.
— Сыграю на обезболе.
— Господи, ну какой идиот! — наконец и Геля злится, от чего мне почему-то становится легче.
Она упирается пальцами правой руки мне в грудь и легко толкает.
Я мотаю головой, которая в этот момент хотя бы немного проясняется. Всю тренировку я думал о том, что сболтнул Геле в автобусе. Тогда казалось, что это правильно. Спустя минуту будто очнулся, понял, что творю. Как будто бы что-то нечестное делаю. То, что очень хочется, но, тем не менее, не совсем правильно.
Зачем говорить ей о том, в чем я сам не разобрался? Нет, я правда считаю, что она была совершенно удивительна, особенно когда позволяла собакам вылизывать лицо, когда целовала их в нос, когда обнимала каждую так искренне, словно в последний раз.
— Иди в раздевалку! — сдвинув брови, говорит Геля.
Я молча разворачиваюсь и ухожу. Не беру с собой ни мяч, ни белые фишки, пусть Ангелина сама собирает, если вздумала всем тут рулить.
На ходу рассерженно пинаю газон, но он искусственный, толку от этого психованного движения ноль. Злит еще сильнее.
В темной раздевалке я снимаю футболку и швыряю на пол. Делать этого не стоило, тут, конечно, не то чтобы офигенно чисто. Смотрю на синюю ткань на белой плитке и пытаюсь понять, почему вообще так разозлился.
Что-то странное творится со мной последнее время. Я получил достаточно рядовую травму, и, если бы она произошла в другое время, я бы расстроился, но не более того. В конце концов, в отличие от Мару, у меня действительно в наличии все четыре мои лапы. Но именно сейчас, перед матчем, который дает мне последний шанс, это видится мне почти катастрофой. И как-то по-особенному раскрывает людей вокруг меня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я наконец отмираю, перестаю гипнотизировать футболку на полу. Подниму потом. Беру из шкафчика шампунь, полотенце и иду принимать душ.
Там провожу много времени. По большей части просто стою под струями поды, прикрыв глаза. Атмосфера пустого стадиона чувствуется даже здесь, и сейчас мне это очень нравится. Иногда слышу отголоски шагов или какие-то другие звуки, думаю, что это Геля. Паша вряд ли пошел бы сейчас сюда. Потому прислушиваюсь с особым вниманием.
А когда смываю с головы пену, пахнущую лаймом, наконец признаюсь себе, что Ангелина мне нравится.
Мы знакомы с пеленок, это глупо, конечно. Она всегда была просто сестрой Богдана в широких штанах и бейсболке. Гоняла с нами в футбол, лазила по гаражам. Потом вдруг отстранилась и стала невыносимо высокомерной и язвительной. А сейчас вот. Превратилась в удивительную девушку. Она красивая, искренняя и участливая. Она любит футбол, она меня поддерживает, она, черт, помогает приюту для животных. Есть у нее хоть один изъян?!
Наверное, только тот, что она совсем мной не заинтересована.
От этой мысли я издаю невеселый смешок. Провожу по мокрым волосам ото лба до затылка, подставляю лицо под струи воды. Кажется, скоро жабры отрастут, так долго я тут зависаю.
Заставляю себя выключить воду, обматываю полотенце вокруг бедер и выхожу в раздевалку с некоторым волнением и затаенным предвкушением. Вдруг она сидит тут, как совсем недавно в школе?
Но помещение пустое и темное. Не хотелось бы в этом признаваться, но я разочарован. Переодеваюсь, заталкиваю вещи в рюкзак, даже не складывая. Все равно стирать.
Напоследок оглядываюсь. Пусто, тихо и темно. Но как-то очень спокойно. Как будто мне нужно было оказаться именно здесь.
Выхожу в холл и вижу Ангелину. Она нерешительно поднимается с дивана, держит в руках полотенце. Волосы мокрые и собраны на макушке. Теперь мне легче признаться себе в том, что она правда очень красивая. Одета по-дурацки, но теперь слишком уж очевидно угадываются изгибы фигуры под широкими джинсами. Очень соблазнительно выглядывает из прорехи острая коленка. Когда она разводит руками, свободный укороченный лонгслив приподнимается, чтобы показать мне полоску кожи. Там я взглядом и замираю до тех пор, пока Геля не складывает руки перед собой, показывая мне полотенце.
— Что?
— Громов, ну ты что, оглох? Говорю, не взяла ничего из дома, но очень хотела принять душ. Пришлось тут пошариться и украсть чистое полотенце. Как думаешь, меня посадят?
Подхожу ближе, фокусируясь теперь на ее лице и говорю:
— Нет, конечно. У тебя есть алиби. Я подтвержу, что мы весь вечер провели в шахматном клубе.
Геля смеется, сощурившись:
— Ты играть-то умеешь, Вано?
— А то, — чем ближе я к ней, тем сильнее голос хрипнет, — обставить тебя? Шах и мат.
Она смотрит испуганно, как будто я зверь какой-то агрессивный. Что ее во мне так пугает, понять не могу. Вроде нормально общаемся, а иногда так взглянет, как будто я маньяк в темной подворотне.
Поэтому спрашиваю, воспользовавшись ее молчанием:
— Боишься меня?
Тут же жалею. Потому что глаза Ангелины расширяются, а эмоции в них я прочитать не могу. Правда, что ли, боится?
— С чего ты взял?
— Не знаю, просто иногда смотришь так. Как будто напугана.
Мы стоим близко, а меня так и подмывает сделать еще шаг вперед. Нестерпимо хочется коснуться ее. Все, что могу себе позволить, это качнуть рукой, мазнув костяшками пальцев по ее кисти. Геля вздрагивает. Почему?
— Громов, — она хмыкает, но не так уверенно, как обычно, — это глупо.
— Так что?
— Нет, не боюсь, — сдавленно отвечает Геля.
Она пахнет сладко. Ванилью, как обычно. Наверное, это такой парфюм, но мне даже странно, что она сама его выбрала. Может, подарили?