обязательно вновь объединятся душевным устремлением к далекому и чарующему миру грез – к миру, плавно парящему за пределом тушинской будничной затхлости. А тот неприятный разговор за завтраком навсегда забудется, сорвется в глубокое белое беспамятство.
Но так не случилось. Более того: неприятные разговоры стали происходить регулярно, все ярче наливаясь оттенками бессильного, глухонемого недообщения. Боря будто отгородился от Сашиных слов, спрятался внутри безупречно гладкой массивной льдины, сквозь которую невозможно было прорваться. Все доводы неизменно упирались в неживую холодную твердость. С каждой неделей он все чаще упрекал Сашу в том, что она «застряла в детских иллюзиях» и не способна «трезво смотреть на вещи» и «считаться с реальностью».
– Это какой-то бред, Саш, честное слово, – говорил он уже не теплым и шершавым, а каким-то чужим, прохладно-отстраненным голосом.
– Это не бред. Это моя мечта.
– Ну окей, допустим, даже если так. Но это твоя мечта, а не моя. Скажи, со мной не нужно считаться? Мы вообще-то живем вместе. К тому же, если ты забыла, мы финансово зависим от моей работы.
И постепенно Саша поняла, что смысла что-то доказывать нет. Что Боря не вернется к своей изначальной отрешенной мечтательности, поскольку на самом деле никакой мечтательности в нем никогда и не было. Что ей все показалось, привиделось сквозь призму трепетной юношеской очарованности. Борина мощная корневая система крепко держала его на земле, среди полнокровной, здоровой рассудочности, среди прочного мира юриспруденции. И Саша, со своими тонкими хлипкими корешками, просто не могла удержаться с ним рядом. Сашу сдувало ветром, уносило далеко от Тушинска, от монотонного скрипа его исправного повседневного механизма, от его глубоко земной, рациональной сущности. Тяжелой, вылепленной из бетона функциональности. Ветер тянул ее к странной зыбкой мечте – которая действительно была только ее, Сашиной, но никак не Бориной. Эту мечту нельзя было разделить и тем более навязать, заставить врасти в чужое сердце. Серьезный консалтинговый Боря не хотел впускать в свои планы расплывчатую, окутанную слепящим маревом даль. И, осознав это, Саша предложила развестись.
– Да, я абсолютно уверена, – сказала она. – Так будет лучше.
– Жаль, что ты так ничего и не поняла, – после долгой паузы ответил Боря с непривычной тихой горечью. – Ты застряла в своем ожидании какого-то там придуманного будущего, вместо того чтобы жить. А твоя жизнь уже давным-давно началась, и она происходит вот здесь, вот сейчас. – Он медленно обвел рукой комнату, затопленную ярким весенним солнцем. – Но ты ее почему-то замечать не хочешь.
По белоснежному, совсем новому ковру энергично ползала Кристина. Время от времени замирала возле дивана, неуклюже пыталась подняться на ноги. Хрупкая, уязвимая – словно фарфоровая игрушка.
Мама Сашиного поступка не поняла.
– Ну и как ты будешь одна с ребенком? – остро скрипел ее недовольный, точно расшатанный голос. – Что значит это твое не нашли взаимопонимания? Как будто нельзя было договориться! Боже ж ты мой, зачем сплеча-то рубить?
– Я не остаюсь одна с ребенком, у Кристины по-прежнему есть отец, он от нее не отказывается, – отвечала Саша и аккуратно ускользала от дальнейших расспросов. Объяснять ничего не хотелось, усталость последних месяцев наполняла голову тяжелой водой, бурлила в висках, стекала по разбухшему от долгих бессмысленных разговоров горлу.
Впрочем, Соне она все же рассказала, почему именно разводится. По крайней мере, попыталась объяснить, обрисовать болезненную невозможность их с Борей совместной жизни. Но Соня так же, как и мама, недоумевала по поводу «внезапного» и «необдуманного» Сашиного развода.
– Есипова, ну правда, зря ты так, он же хороший парень, – говорила она, стаскивая с хныкающей Вики цветастую сорочку, испачканную кашей. – А главное – ради чего? Ты ведь в этой своей Анимии даже не была ни разу. Сгоняла бы сначала туда сама в качестве туриста. Ну серьезно. Подожди немного – подкопите денег, съездите вместе на недельку-другую, и ты посмотришь. Может, тебе там вообще не понравится. Может, ты плеваться будешь и думать: какого хрена я разводиться собиралась из-за этого городишка?
Саша не отвечала. Она прекрасно знала, чувствовала нутром, что Анимия не разочарует ее. Анимия давно уже стала ее личным раем, проросшим из девяностых, из папиного вокзального киоска, из фотографий Оли Савицкой. И какой бы она ни оказалась в действительности, в земной, ощутимой реальности, она уже не могла перестать быть раем, Эдемом Сашиного детства. Анимия существовала одновременно и внутри Саши, и вовне, в невидимой недоступной дали. И обе ее части – внутренняя и внешняя – плотно переплетались, врастали друг в друга. И если внутренняя часть была сокровенным пространством Сашиной души, то внешняя была его образом, воплощенным в материальном мире. Если внутренняя часть была раем, то им была и внешняя. А разве рай может разочаровать? Конечно, нет, даже если этот рай будет неидеальным с формальной точки зрения. Даже если реальная Анимия будет сильно уступать воображаемой. Нет, рай разочаровать не может. Ни при каких обстоятельствах. Разочаровать может лишь жизнь, прожитая впустую, в нелюбимом давящем городе. Жизнь, сквозь которую ты тянешь свое заветное-несбыточное, словно тяжелые санки по бугристому льду.
Развод прошел спокойно. Кристина осталась жить с Сашей в их совместной ипотечной квартире, а Боря сначала переехал к родителям, затем подыскал себе съемное жилье на окраине, с видом на новый бизнес-центр, напоминающий многослойный ядовито-синий торт. К дочери он приходил регулярно, приносил бестолково милые, неизменно сиренево-розовые подарки. А когда Кристина подросла, стал забирать ее к себе на выходные два раза в месяц.
Алименты Боря платил исправно, но жить исключительно на них Саша не могла и не хотела. Вариант вернуться под мамино крыло не рассматривался тоже, да и в любом случае мама помощи не предлагала. («Решила разрушить собственную семью – вот теперь сама и выкручивайся».) И как только удалось отдать Кристину в ясли, Саша устроилась работать продавцом-консультантом в магазин косметики и парфюмерии «Серебряный кокос» – туда, где не требовалось ни опыта, ни образования. Временно, это временно, успокаивала она себя всякий раз, оглядывая торговые стеллажи с навязчиво яркими тюбиками и флакончиками, с беззащитно вывернутой плотью тестерных помад.
В университет Саша так и не вернулась: совмещать работу и занятия не получалось, а ни вечернего, ни заочного отделения для языковых специальностей не предусматривалось.
– Ой, понимаю вас прекрасно, с малышом не до учебы… – невыносимо ласковым, медоточивым голосом промурлыкала секретарь деканата Валентина Никитична, отдавая Саше документы. – У меня вот племянница тоже. Как родила в прошлом году, так и ушла из института. Все силы теперь своему Ярику отдает. Забавный такой мальчишка. А у вас, забыла, мальчик