привозил, это да, был такой нюанс. Опять же – пасека у него, медок к царскому двору поставлял. Сад элитный, яблоки, как два моих кулака, на всю округу славились. Да все мало ему казалось, расширяться хотел, а вот и не получалось. Матушка, как мной отяжелела, из церкви, считай, не выходила. Все молила: «Господи, дай сына, хоть, дурака – да сына». Услышал Господь. Явился я на свет с кличкой уже. «Намоленный». Ну, ведь обидно же, правда?
Надо отдать должное, ни в чем отказа не знал, все чего только не пожелаю, все было у меня. В четырнадцать лет стребовал с отца ружье, что б ворон в огороде стрелять, отдачей после выстрела лицо себе изуродовал, видишь, шрам остался ну и глаз косит маленько, да это пустяки.
Жадобой слыл тятя, Царство ему небесное, так оно и было. Захожу я как- то раз к нему, а он червонцы царские в стопочки складывает, я прикидываюсь дурачком: «Тять, дай копеечку». Так он порылся в карманах и дает мне двухкопеечную монетку, зеленую от старости, и где откопал такую, все мне покупал, чего только душа не пожелает, а денег в руки не давал…
Однако, Оленька видела больше, чем рассказывал раздобревший на казенных пайках начальник. Перед ее взором проплывали картины, где на дряхлого старика поднимает руку в хмельном угаре сын, и картежный стол, и пьяные компании. Она давно подметила, что слабый характером человек, всегда найдет причину, обвинить в своих бедах кого ни будь, только не себя, и чаще всего от этого страдают близкие люди. А уязвленное самолюбие холит и лелеет эту обиду, и однажды появляется мысль: «Ах, так, так я сделаю тебе еще хуже».
Давно уже продана была пасека и конезавод, один только сад еще радовал местную ребятню, да и за ним никто уже не ухаживал. Время от времени Филипп хватал топор, и бежал рубить ни в чем не повинное дерево. И все сучил кулаками пред немощным отцом: «Где деньги спрятал?».
Пришло время хоронить старика. Отпевают покойника. А Филипп все золото ищет, то полы вдруг вскрывать начнет, то кирпичи из стенки выбивать. Умаявшись, присядет к столу, опрокинет пару стаканов, и шарит глазами по дому, где бы еще поискать.
На третий день, открывается дверь, и заходят родичи городские, брат младший Степан, с женой и сынишкой, Васькой. Поздоровались, слезу пустили, как положено, покойнику одежду дорогую привезли, опять же знамена для похорон, все чин-чинарем. Да не долго рассиживались, откушали, попрощались и о̒тбыли.
Погрузили гроб на сани, мороз лютый стоял, февральский, а команды нет, трогаться. Филипп все сидит за столом, да сам с собой разговаривает: «Золото где? Где золото спрятал?». Ну, тут сестры и подсказали:
– А ты че жа, не догадался, братка?
– Нет, а что?
– Дык Степан – то приехал, зря, что ли вдаль такую, да по морозу?
– А чего?
– Гутарють люди, с год как уж они в городе лавку открыли. Торгують, процветають.
– Что???? Почему раньше не сказали???? Убью!!!!!!
Схватил, бедолага, топор и ну на улицу, да где там, родственников уже и след простыл. Бросил он топор, вскочил на сани с покойником, да как даст вожжами, лошади резвые, рванули по улице, а за ними свора собак, брешут, визжат, радостные такие…
Так с ветерком и похоронили.
Промотал, прогулял сыночек, все что оставалось, продал дом и подался в город, в жандармерию поступил. Служба на удивление, пошла ему на пользу, громил бандитов с ожесточением, у начальства на хорошем счету слыл, принял революцию, дослужился до высокого чину. Да все искал он дядьку своего Степана Кузьмича, а тот, как в воду канул, за границу, говорили, подался. А вот Василия вроде бы видели, то там, то сям, но встретится, пришлось лишь на похоронах.
Филипп Кузьмич сидел расплывшись по стулу, его пухлые, короткие ручёнки покоились на объемистом животе, и все повторял : «Васька, шельмец, золото где?».
И тут вдруг, Оленька вспомнила свою странную поездку в Женеву, Вася пристроил ее временной костюмершей в оперную труппу. И, как он давал ей подписать гербовые бумаги с красивыми цветными печатями. И как пришел к ней иностранец, и на ломаном русском сказал, что от Василия Степановича. А ничего не понимающей Оленьке только одно твердил: – Все карашо, все карашо… И, как ходили они в какое-то казенное здание, там эти бумаги передали служащему, и как они стрекотали на английском, и как она подписи ставила, она и иностранец, этот – Штольц, да, именно эту фамилию шепнул ей Вася, перед смертью.
– ВЕН-ЧАЮ-ДЕЛО, как бы со стороны услышав свои собственные слова, она прикоснулась к мягкому плечу пребывающего в гипнотическом сне мужчине:
– Филипп Кузьмич, просыпайтесь, вы задремали.
Его глаза прояснились, и, прочистив горло, воскликнул:
– Еще прячется по углам недобитая гидра, и наша задача приложить все усилия, чтоб уничтожить врагов, что паразитируют на теле нашей многострадальной Родины!
Она возвращалась домой уставшая и разбитая. В голове еще шумело и подташнивало. Впервые ей пришлось использовать гипноз, чтобы добыть информацию, обычно хватало видений.
– Из дома забрали на машине, могли ведь и обратно так же отправить, ну, ничего, пройдусь, подышу воздухом. Не покидало ощущение, что ее специально задерживали, показывали фото отличников боевой Славы, слишком долго возились с пропуском, но не это важно. Интересен, орден, что на мгновение мелькнул перед глазами, «За Труды и Отечество» успела она прочитать и маленькая царская корона, это все, что удалось рассмотреть, и почему он так быстро спрятал его? Ой, нет, сейчас я слишком устала, что бы думать об этом, она тряхнула головой, чтобы отогнать эти мысли. И тут же, вспомнился, коротышка Данилыч, о котором в бреду говорил Василий Степанович. Да и не похоже это было на бред, скорее, последняя воля умирающего. Что так тщательно пряталось от посторонних глаз? Наследство. Чистое, не краденные бирюльки, а настоящее наследство от Васиного отца, очевидно умершего в эмиграции.
В доме творилось что-то невероятное, все перевернуто «вверх дном», на полу валялись кучи одежды, книги, осколки, посреди этого сидела рыдающая Маняша, а Катерина с сачком гонялась за соловьем, чья разбитая клетка валялась неподалеку.
– Что произошло? Что случилось? Растерянно оглядываясь, спросила хозяйка.
– Ольга Семеновна, напугали, ироды, думала насильничать пришли, а они что натворили, что натворилииии… Взвыла с новой силой Маняша.
– Катюша, что случилось, хоть ты мне толком объясни.
– Дык, ничё страшного, с обыском приходили, пятеро их было, быстро управились. Она, наконец, поймала бедную птичку и теперь пыталась засунуть ее в клетку.
– Ну, и, нашли, что ни будь?
– Нееее, потому, как брать, акромя статуэток ентих, у нас нечего, да по злобе и их расколошматили. – Манька, будя тебе орать-то, араруха, вставай да за дело