распоряжений, самостоятельно она никогда ни о чем не догадывалась. Профессор устало кивнул головой, и «сухостой», как за глаза ее называли сотрудники, удалилась изготавливать второй стакан чая.
– Ольга Семеновна, вы присутствовали на операции?
– Да, я сразу же прибежала, как только мне сообщили, что вы меня зовете.
– И в каких отношениях вы состоите?
– С кем?
– С человеком, которого мы только что прооперировали.
– Простите, Михаил Иванович, я думала что вы меня зовете…Простите, я не смотрела документы. А кто он?
– Дело в том, что мне в крайней форме ультиматума заявили, что бы непременно, вы слышите, и это говорилось это мне! Мне заявили чтобы, операция прошла успешно, и что бы вы, были срочно доставлены к раненому.
– Ничего не понимаю, а кто, кто вам это сказал?
– Откуда я знаю кто? Леокадия Константиновна!!!! Да не выключайте же вы верхний свет!!! Ну, сколько раз можно повторять? Мне недостаточно настольной лампы! Или вы желаете, что бы я ослеп? Или вы думаете, что я всевидящий? В конце-то концов! Ну, так извольте, выключайте все! И лампу эту убирайте! Выплеснув, таким образом, свое раздражение на невозмутимую секретаршу, он продолжил уставшим голосом:
– Кто, кто… гражданин в штатском, он еще показывал документы, но я не смотрел, это возмутительно, приказывать доктору, что бы пациент остался жив категорически.
– Вася? Василий Степанович Чернышов?
– Да, именно так, и чтобы непременно вы были рядом, правда, это было желание раненого. Что вы на это скажете?
– Это мой давнишний знакомый, Василий, хороший друг, можно сказать.
– И с каких это пор, ваши друзья приказывают мне, с каким результатом я должен закончить операцию?
– Простите, Михаил Иванович, я сама ничего не понимаю, могу только догадываться.
– Ах, избавьте меня от ваших оправданий. В любом случае операция прошла успешно. Оставьте меня сейчас. Леокадия Константиновна! Выключайте свет, мне надо отдохнуть. Да, вот еще что, сердце, да, на сердце надобно обратить внимание, но это с кардиологами консультируйтесь.
Назойливый писк комара, давно уже требовал к себе внимания. Она не желала его слышать, зная, что за этим последует, но только зря тянула время. И вот уже «комарилья» оформилась в клубок и гудела под потолком. В голове зашумело, и мириады тончайших иголочек стали вонзаться в мозг, вызывая невыносимую боль. «Выбор есть всегда, – издалека пробивался голос бабушки, – даже когда его нет». Оглянувшись, почти невидящими глазами она нашла источник шума, серый, пульсирующий шар уже занимал треть комнаты, но под ее взглядом он стал меркнуть, сжиматься и с легким хлопком исчез. Тишина и облегчение, и сразу же появились видения. Человек падает, одной рукой схватившись за живот, а другую протягивает к ней, как бы прося защиты, и звук торопливых, удаляющихся шагов, и сухие выстрелы над могилой, и суровое лицо офицера, что грозит ей пальцем.
– Олюшка, ты звала меня, ты позвала меня? Я не ослышался, или это сон?
– Я здесь, я рядом, помолчи, Вася, тебе нужно отдохнуть, побереги силы.
– Как нелепо все получилось, вот как оно вышло.
– Все в порядке тебя оперировал сам Михаил Иванович, я была там, все прошло идеально.
– Я должен сказать тебе что-то очень важное.
– Шшшшш, тихо, тихо, мой хороший, тебе нельзя волноваться.
Она приложила свои пальцы к его сухим губам, его глаза закрылись, но губы двигались, то ли целовали, то ли что-то произносили. Она впервые та близко рассматривала его иссиня черные ресницы, что густым частоколом обрамляли глаза, они теснились и толкли друг друга, а некоторые торчали в сторону, словно пытаясь выскочить из общего великолепия. Нащупав пульс, она вдруг увидела его сердце, и ледяной холод стал окутывать ее, проникая во все клеточки организма, в глазах защипало и горячие слезы, падая на подушку, расплывались пепловатыми цветами.
– Я знаю, никогда ты не полюбишь меня, но только помани, я вытерплю и эту боль, ты только позови. Отчего так хорош этот зимний вечер, стылая земля, но мне тепло, от того, что ты держишь, мня за руку. Зачем судьба так жестока? Ты воздух, которым дышу, мое сердце превращается в камень, когда нет тебя рядом со мной.
Бессвязное бормотание, воспаленное воображение, – медицинские термины всплывали в памяти, но ужас заключался в том, что она все это видела, каждое его слово оформлялись картинками у нее в голове.
– Мама! Мама! – крик еле слышный, и от того еще более страшный.
– Мама, мне больно, мама, в груди саднит! Душно, душно, отвори окно…
– Мама, это Оленька, смотри, это моя Оленька. Она поможет мне, она всегда облегчала мою боль, и не любила, мама, не любила, но почему? Почему? Я не забуду, соколом в небесах буду присматривать за тобой, рыбой сквозь толщу воды любоваться, травинкой на твоем пути, а ты иди по мне, ступай ножками, мне не страшно, мне отрадно.
– Оленька! Берегись, сейчас грунтовка пойдет! Крепче, крепче держись, лицо прячь, за меня прячься. Руку давай, руку, Оленькааааааааааа!!!!!!!!!!!
– Боже мой, Вася!!!!!!!!!! – она закричала, в ответ, не в силах более сдерживаться, не видя и не слыша, что происходит вокруг.
Дверь в палату резко распахнулась, кто-то вошел, но так и остался на пороге.
– Василёчек мой ненаглядный, я люблю тебя! Я выйду за тебя. Слышишь? Ты слышишь? Приди в себя. Все хорошо, я здесь, я с тобой, только очнись.
Рыдая, она упала ему на грудь, трясла за плечи, покрывая мокрыми поцелуями шею, щеки.
Все еще всхлипывая, она вдруг почувствовала покой и умиротворенность, в испуге, она схватила его за руку и стала лихорадочно искать пульс.
– Оленька, ты плачешь? Отчего же, деточка моя?
Слезы застили глаза, она промокнула их локтем, скорчив обиженную детскую рожицу, спросила:
– Васенька, за что ты так со мной? Зачем пугаешь? Улыбаясь через силу, захлопала глазами, изображая куколку-моргушку, сложив в мольбе руки, этот фокус всегда веселил его, но не сегодня.
– Да, пустяки, все хорошо, смотри-ка глазки красные, и носик запух, где мой платок? Возьми его.
– У меня свой, Васенька, ты в больнице, но все хорошо, ты слышишь? Все будет хорошо.
– А… Оно стоило того, – ввалившиеся глаза наполнились хитринкой и нежностью, – ты обо мне испугалась? Васенькой кличешь, мне нужно было сказать тебе что-то очень важное.
– Ты все уже сказал, Васенька, отдыхай.
– Да? – Василий Степанович с трудом повернул голову, задумчиво посмотрел на дверь, которую уже прикрыли с той стороны, – не помню. Тогда шепни мне фамилию.
– Мою?!? У тебя опять бред начинается. Помолчи. Прошу тебя.
– Ну, что ты, не твою, и не мою, значит пока ничью. Никогда еще я не мыслил так ясно. Ты сегодня так ласкова со мной. Выполнишь одну просьбу?
– Да, конечно. Что угодно…
– Один поцелуй, всего один, единственный.
Оленька приблизилась к нему, но лицо ее омрачилось, опять бред начинается, подумалось ей.
– На ушко, Оленька, на ушко, – беззвучно шевельнулись его губы.
– Душ на чердаке, там двойное дно, оно запаяно, увидеть невозможно,