же! – мама показала на экран телефона.
И правда, контраст с тем Германом, которого я видела вчера в своем видении, был разителен. Тот был бледный, унылый, придавленный многочисленными несчастьями старик. А с экрана телефона на меня смотрел не то чтобы молодой, но моложавый мужчина, широкая, жизнерадостная улыбка скрыла глубокие складки у крыльев носа, а морщинки вокруг глаз его не портили.
– А ее со спины только видно, как она, молодая?
– Да не так чтобы молодая, может на пару лет нас всех и моложе. И фигура… сама видишь… но вот… В общем, дай им бог счастья! – с чувством произнесла мама. – Герман его заслужил. Но какие же мы с Ольгой дуры… – Она рассмеялась незло. – Хорошо, что они на концерт торопились, я еле дотерпела, пока они уйдут, а потом как начну хохотать! К метро иду – спотыкаюсь, на эскалаторе в голос ржу, в вагон села – слезы текут ручьем!
Как представлю, как Олька перед ним стелилась, глазки строила, по ручке гладила, и он все это терпел, – так прямо не могу удержаться! Тушь потекла, и, как назло, ни одной салфетки! Мужчина какой-то спрашивает – дама, вам плохо, за руку взял, пульс считает. Дышите, говорит, ровно, в таком темпе: бубен – барабан, бубен – барабан. А я и руку отнять не могу, прямо слабость от смеха.
Ну, он потом и говорит: легче вам стало? Спасибо, отвечаю, мне и было-то неплохо, просто смех напал, как в детстве говорили, знаете, смешинка в рот попала! Он тоже засмеялся, это, говорит, очень хорошо, что вы так смеяться можете, это, говорит, признак того, что вы душевно и физически здоровы.
Я, говорит, врач, так что с полной серьезностью говорю. Но все-таки, говорит, платок мой возьмите, чтобы слезы вытереть, не волнуйтесь, он чистый. И вот, говорит, на всякий случай визитка моя, если что надо – обращайтесь!
Взяла я платок, открыла пудреницу – и обомлела. Тушь растеклась по щекам, помада размазалась, в общем, такая рожа в зеркале отражается – полный кошмар! – мама снова рассмеялась. – Где уж он здоровье мое разглядел, неясно. Хотела спросить, поворачиваюсь, а его уж нету, вышел на остановке.
– Но визитку-то ты сохранила? Может, и правда хороший врач.
– Ага, и вот еще платок.
Платок был, конечно, весь измазан тушью и помадой, но изначально был из белого тонкого хлопка. И в углу была монограмма – красиво вышиты две буквы, Г и О.
И на визитке было написано: «Доктор медицины, профессор Орловский Георгий Викторович». И телефоны.
– Круто, он и правда профессор! А может, нарочно такие визитки заказал, чтобы с женщинами знакомиться!
– Возможно… – согласилась мама, – только я таким чучелом выглядела, что со мной и знакомиться противно было. Так что, наверно, он и правда врач. Кстати, а почему Ольга не пришла?
Посмеиваясь, я рассказала ей про вонючую жидкость, что взяла от Бастинды.
– Ой, ей плохо не станет? – всерьез встревожилась мама.
– Ей уже плохо от разочарования, что Германа упустила, а так ничего. Три дня вонять будет, потом пройдет. Так что ты в это время к ней без противогаза и не суйся.
– Ну, Марьяшка, я от тебя такого просто не ожидала! – Мама обняла меня крепко, и я даже не рассердилась на противное имя.
Три дня мама перезванивалась с тетей Олей, а потом купила коробку ее любимых конфет и решилась ее навестить. Я ей этого не советовала, но мама твердо сказала, что не хватало ей еще из-за мужика рассориться с лучшей подругой. Не так у нее много подруг, чтобы с ними расставаться из-за ерунды. Ну, ее решение…
Мама вернулась вечером умиротворенная, сказала, что они с Ольгой помирились, обе, что называется, хороши, и Герман тоже хорош, нет чтобы сразу им свою знакомую представить, или хотя бы намекнуть, они бы все поняли. С мужиками трудно все-таки…
Далее мама сказала, что Ольга очень хочет, чтобы мы со Славиком повидались, потому что он обо мне спрашивал. Тогда я на день рождения не пришла, так что завтра тетя Оля приглашает нас к себе. Посидим семейно вчетвером, так даже лучше, никто не помешает спокойно поговорить.
– Не вздумай отказываться! – предупредила мама.
– Да ладно, что такого, пойдем… – Я пожала плечами, но что-то меня насторожило. Уж слишком блестели мамины глаза, ох, не иначе подруженьки опять что-то задумали.
Ясно, энергии у них много, раньше они ее на Германа направляли, но с Герочкой вышел облом, так что они решили нас со Славиком свести. Стало быть, мама насчет меня совсем потеряла надежду, раз уж хочет меня за Славика замуж выдать.
Сама же говорила, что выходить замуж за одноклассника – это дурной тон, если, конечно, не сделать это сразу после школы. Если же сразу после школы – то это глупость. А если лет через десять-пятнадцать, то всем ясно, что никого подходящего женщина просто не нашла и вышла за одноклассника от безысходности.
Бывают, конечно, исключения и в том и в другом случае, но достаточно редко.
Как оказалось, я правильно догадалась, потому что тетя Оля встретила меня ласково (мама дала мне честное слово, что не проговорится, кто ей устроил такую подлянку с воняющей открыткой), называла деточкой, гладила по плечу и шептала на ухо, что я настоящая красавица. Из чего я сделала вывод, что ей что-то от меня нужно.
А что с меня взять? Ага, она хочет, чтобы мы со Славиком сошлись. А зачем ей это нужно? Если насчет внуков, то с этим не к ней, она сама об этом во всеуслышание говорит.
Значит, ей хочется снова оказаться одной в удобной трехкомнатной квартире, где будет тихо, чисто, просторно и воздух свежий. А тут сын свалился как снег на голову и, судя по некоторым сведениям, что обронила мама, собирается переехать из Москвы в Петербург на постоянное местожительство.
Славик вел себя тихо, нас с мамой приветствовал скупо и довольно равнодушно. За ужином он сел в сторонке, ел без аппетита и в общем разговоре участия почти не принимал.
Я посматривала на него искоса, чтобы не смущать, и наблюдения мои были неутешительны. Выглядел Славик неважно. Ну, то есть одет, конечно, был аккуратно, и стрижка дорогая, часы опять же…
Тетя Оля раньше рассказывала, захлебываясь от гордости, как там, в Москве, Славик преуспевает. И работа у него очень хорошая, и квартиру нашел очень приличную, и от девушек отбою нет.
Ну, даже мама с легкой усмешкой говорила, что все это нужно делить