в помещение небольшого храма и обнаружили, что внутри двери выбиты и вынесена вся сколько-нибудь ценная утварь. Разграблена часовня была до такой степени, что не осталось ни то что распятия, а даже и алтаря, не говоря уже о подсвечниках, которые, наверняка, мародеры унесли первыми. Но, все же, внутри часовни еще можно было попробовать разместиться. Потому что в углу уцелели несколько деревянных лавок. А сама часовня вблизи оказалась не такой уж и маленькой, размером ближе даже к небольшой церквушке.
Григорий привязал лошадей к плетню, чудом уцелевшему от пожара. Со стороны входа ограда осталась, хоть и обгорела немного с внешнего края. Рыцарь достал из седельных сумок еду, которую организовал им капеллан на дорогу. Там оказалась вяленая конина, белый сыр, груши, яблоки и круглые хлебные лепешки, так что, пусть и скромная, но к ужину еда у них имелась. Григорий расстелил тряпицу и, накрыв на лавке, сделанной из неровных досок, импровизированный фуршет, пригласил старика разделить трапезу. Пилигрим не отказался, он уселся напротив и внимательно рассматривал молодого рыцаря и девочку, сидящую с ним рядом.
— Откуда вы, брат Иннокентий? — спросил Григорий.
— Я тоже из нищенствующего монашеского ордена, и в этом я чем-то сродни вам, тамплиерам. Только мы не воинствующие. Хотя у нас есть свои собственные методы борьбы со злом. Я принадлежу к францисканцам, к последователям Франциска Ассизского. Мы имеем право проповедовать вне стен храмов и просить пищу во время проповедей. А питаемся мы тем, чем пошлет Господь. Вот, как сейчас. Я ем вашу пищу, значит, Господь послал мне еду через вас. Да и вас мне послал зачем-то. Только не знаю пока, зачем именно. Но, уже вижу, что вы люди добрые, раз покормили меня, — сообщил старик.
— А если вас не захотят покормить, то что, голодными так и останетесь? — спросил Григорий.
Монах кивнул и сказал:
— Такое тоже случается, потому что добрых людей в мире все меньше. Слишком многие погрязли в грехах. И даже некоторые церковные служители попали под власть дьявольскую. Они забыли служение свое. И не подают бедным, а набивают свои карманы. Я путешествую и разное видел. Но, и Господь наш все замечает и учитывает. А потому воздастся каждому по заслугам его.
— И куда же вы направляетесь, брат Иннокентий? — задал вопрос Григорий.
— Я послан иерархами нашего ордена в эти края, чтобы оценить ущерб, понесенный местными жителями от сарацин. И чтобы расследовать преступления и злодеяния, совершенные в этой местности. Сарацины тоже разные. И потому нужно выяснить, кто из них стоит за этими зверствами, чтобы запомнить и принять меры. А еще я должен в пути искоренять зло молитвами, бороться с нечистью, а также пресекать ереси, убеждая еретиков, если таковые мне встретятся, вернуться на путь истинной веры. Так что, действую я в интересах церковного правосудия и путешествую в этих краях не из праздного любопытства.
«Ничего себе, получается, что этот монах работает на инквизицию, хотя она, вроде бы, еще официально и не создана. Ордена иезуитов еще нет, но францисканца уже послали с подобной миссией. Не простой монах, однако», — подумал Родимцев, внимательно глядя на старика, который сразу предстал в новом свете. Григорий поинтересовался:
— И как же вы собираетесь бороться со злом и убеждать еретиков?
— Силой молитвы и Именем Господа! — ответил монах.
— Мы, храмовники, тоже стараемся бороться со злом, но не только молитвами, а и силой оружия. Добро, знаете ли, должно уметь себя защищать. А молитвы на врагов не особенно действуют, — возразил Григорий.
— Молитвы могут творить чудеса. Просто вы, тамплиеры, наверное, разучились правильно молиться, — высказал францисканец свое мнение.
Пока они ужинали и вели умные разговоры, солнце скрылось за горизонтом, и наступила южная ночь. В темноте громко запели цикады. Когда стало темнеть, монах вышел к своему ослику и вскоре вернулся с горящей свечой в руке. Как он зажигал свечу, Григорий не видел, но подозревал, что в седельных сумках ослика спрятаны отличные огниво и трут, а монах просто какой-то виртуоз розжига огня, раз Родимцеву даже не удалось услышать, как тот работает кресалом.
Как бы там ни было, они доели ужин при свете свечи и, достав из седельных сумок спальные принадлежности, одеяла и маленькие подушечки, улеглись спать на лавках. Григорий рассудил, что, несмотря на то, что двери часовни выбиты, неприятель незаметно не подойдет, потому что у самого входа стояли две расседланные лошади и ослик. А уж они гораздо более чувствительны к любому изменению окружающей обстановки. Значит, в случае приближения посторонних, поднимут тревогу ржанием.
Адельгейда заснула быстро, но ей снова приснился страшный сон. Она опять видела тот кровавый вечер, когда сражение во дворе манора продолжалось. Она видела, как под натиском сарацин пал усталый мессир Ульрих. И как ранили копьем отца, поразив его в правый бок между доспешных пластин. В тот самый миг он закричал своему младшему брату Эдварду, чтобы они уходили через подземный ход. И дядя, оставив прикрывать спину отцу всех своих арбалетчиков, сам поволок Адельгейду куда-то вниз по лестнице. В подвале они зажгли факелы, а дорогу показывали хозяйка манора и ее дочь. Они тоже бежали из осажденного дома, на этот раз навсегда.
Довольно долго они двигались в темноте. Но, к несчастью, подземный ход вывел их прямо к дороге, по которой в это время проезжали сарацинские всадники. Их сразу заметили и быстро окружили. Дядя Эдвард ничего уже не мог сделать, успев выстрелить из арбалета только пару раз перед тем, как всадники налетели на него с разных сторон и зарубили кривыми саблями.
Следом они убили пожилую хозяйку манора, а ее дочку и Адельгейду схватили, отобрали все вещи, связали руки и ноги, положили поперек седел и повезли куда-то. Это была самая ужасная скачка в ее жизни. Голова Адельгейды свешивалась с левой стороны лошади, а ноги болтались с правой. Волосы волочились по дорожной пыли, едва ли не задевая за саму дорогу, а в лицо летела грязь из-под копыт. И она ничего не могла с этим поделать.
Адельгейда не знала, сколько прошло времени, но, когда сарацинские всадники привезли их к месту, где расположился караван бедуинов с верблюдами, она чувствовала себя едва живой. Пленниц побросали прямо на землю перед хозяином каравана, к которому обращались по имени Абу-Бадер. Это был толстый и усатый загорелый человек с маленькой редкой бороденкой. Лежа на земле, Адельгейда наблюдала, как он о чем-то спорил с воинами, которые привезли их, а потом вытащил из кошелька серебряные монеты и начал отсчитывать их.
Потом сарацинские