у нее уже имелись взрослые дети, а значит, разница в возрасте с Алехиным была существенной (данные разнятся). Но Батаевой также не суждено было стать длительным увлечением Алехина. Возможно, серьезные отношения в тот макабрический период понадобились ему как способ защититься, хоть как-то «залатать» семью после смерти родителей, обрести новые смыслы. Вернувшись из Одессы, он попытался существенно обновить свою жизнь, укрыться от того Алехина, которого преследовал злой рок. Согласно скупым данным, Батаева стала для него гиперопекающей «мамой».
Шишко в своем очерке крайне мало уделил внимания этой женщине, при этом позволял себе некоторое бахвальство: писал, что нередко обыгрывал Алехина у него в гостях, уточняя, правда, что это стало возможным лишь благодаря смелым экспериментам его куда более искушенного партнера за доской. Но и сам Шишко в студенческие годы имел опыт игры с «сильнейшими шахматистами Харькова».
Друг раскрывался перед Шишко не только в роли шахматиста с неубывающей фантазией. Они много беседовали, и Алехин оказался человеком большого кругозора, начитанности и знаний. Особенно ему была близка культура во всех ее проявлениях. «Алехин основательно знал языки древнеклассические, владел несколькими новыми языками, уверенно ориентировался в истории, на уровне профессионала владел юридическими науками, хорошо знал произведения мировой художественной литературы. Следует добавить к тому же, что он любил музыку и живопись, не был чужд увлечению физической культурой (коньки, плавание, велосипед, теннис)», – пояснял Шишко2. Из художников Алехин выделял Сурикова, Левитана и Врубеля. Часто посещая театры и наблюдая из ложи разные сюжеты, выделял три любимые оперы: «Кармен», «Тристана» и «Пиковую даму».
Вскоре занятия в киностудии стали зеркальным отражением учебы Алехина в гимназии и училище. Все его мысли концентрировались вокруг шахмат, а остальное отошло на второй план. С октября он охладел к лицедейству и больше говорил с Шишко о Капабланке, о том, что шахматы должны быть искусством. Он жаждал встречи с кубинцем. «Матч требует упорной многолетней подготовки и благоприятного стечения обстоятельств для его организации. Рассчитывать на все это я могу не ранее чем через несколько лет. Вот почему я вижу перед собою Капабланку, а не Ласкера, который будет к тому времени низвергнут», – считал Алехин.
Его посещение занятий в киностудии становилось все более прерывистым, при этом жизнь начала обрастать шахматами в прежнем объеме.
* * *
Когда Алехина почти поставили к расстрельной стенке в апреле 1919 года, Хосе Рауль Капабланка плыл на трансатлантическом корабле в Великобританию. В честь победы над Германией англичане организовали турнир надежды Victory Congress и пригласили человека, которого называли лучшим игроком планеты. Гастингс встречал Капабланку турниром, скромным с точки зрения организации, но проникнутым духом победы над военной доктриной. И хотя кубинец не видел, как умирают целые города, погребенные войной, не ощущал прикосновения холодного штыка, не знал, каково это – терять все самое дорогое, его встречали как одного из победителей, величая непревзойденным мастером шахматной игры. Говорить о Ласкере считалось признаком дурного тона: британцы не переваривали его фамилии и видели в Капабланке истинную звезду, безупречного шахматиста и человека. Во время войны Ласкер делал все, чтобы множить у англосаксов презрение к своей персоне. Его перу принадлежал военный памфлет, в котором он расписывал все ужасы, которые ожидают мир в случае поражения Германии. Ласкера предсказуемо исключили из почетных членов Британского шахматного клуба еще в начале мировой войны, а по ее окончании зачислили туда Капабланку.
Высокий гость турнира в Гастингсе стал его победителем, не потерпев ни одного поражения, после чего отправился в продолжительное турне, занимаясь популяризацией шахмат и по-прежнему активно вовлекая в игры женщин.
Это было время Капабланки. Никто не сомневался, что вот он, гений во плоти. Многие британские газеты не стеснялись называть его чемпионом мира. Он купался в народной любви; из желающих провести с ним партию выстраивались очереди. Голливудская внешность, природная харизма, умение стильно выглядеть и складно говорить придавали ему лоска. Престарелый Ласкер просто вышел из моды, стал подобен изъеденной молью шубе, некогда популярной, но теперь стыдливо спрятанной в платяном шкафу подальше от посторонних глаз. И памятная вещь, и выбросить жалко: вид у нее уже не парадный.
Ощутив неприязнь к своей персоне в Европе, немец внезапно стал пацифистом, заявляя о нелюбви, которую испытывал к войнам и людской жестокости. Однако это не сильно помогло ему с реставрацией имиджа. Выяснилось, что Ласкера не жалуют и в США, которые почти всю войну сохраняли нейтралитет, пока не объявили войну Германии. Моральное давление, которое второй чемпион мира ощущал в солидные 50 лет, обескураживало немца. И в этой ситуации продолжать динамить Капабланку, искусственным образом удерживая титул, выглядело занятием неблагоразумным и даже опасным с его-то и без того подмоченной репутацией.
Теперь уже кубинец правил бал, отказывая потенциальным организаторам матча, если они скупились на призовые. Но по рукам должны были ударить оба шахматиста: их личные переговоры стали неизбежностью. В 1920 году они наконец встретились в Голландии, где проживал Ласкер, чтобы обсудить условия. И пришли к соглашению по всем пунктам. После этого Капабланка продолжил продвигать любимое дело, выпустив автобиографию «Моя шахматная карьера». Претендент также отправился на Кубу в поисках финансовых гарантий матча, и его поддержал в том числе президент островного государства Марио Гарсия Менокаль – в общей сложности собрали 20 000 долларов.
Тем временем Ласкер вновь удивил: немец предложил Капабланке… забрать титул чемпиона мира без боя. Ласкер признал, что Капабланка заслужил стать третьим чемпионом мира, поскольку был «выдающимся мастером». Складывалось ощущение, что немецкий шахматист понимал: в его возрасте противостоять молодому Капабланке, который находился на пике формы и штамповал победы, не то что бесперспективно – убийственно. И Хосе Рауль не просто должен был победить, а сделать это с подавляющим перевесом. Но в действиях Ласкера крылись и другие, менее благородные мотивы. Немец объявил, будто шахматный мир никогда не согласится выполнить условия матча, а посему нет смысла его проводить. Это могло быть тактической уловкой, чтобы вынудить принимающую сторону исполнить все требования и, самое главное, удовлетворить финансовые аппетиты Ласкера, желавшего напоследок подзаработать.
Тогда кубинец снова собрал чемоданы и отплыл в Голландию, где рассказал чемпиону, что собрал на Кубе большую сумму. В августе 1920 года Ласкер объявил, что согласен сыграть матч на родине Капабланки. Все это выглядело дешевой комедией, но таковы реалии того времени, когда приходилось ждать годами, чтобы действительно лучшие шахматисты приходили к принципиальному соглашению о матче и не давали задний ход.
Впрочем, Ласкер продолжил чудить, объявив, что все равно сдаст титул Капабланке и будет лишь претендентом, а если вдруг выиграет,