ему трудно говорить, поэтому он разговаривал короткими фразами. — Тебе нельзя бросать кисть. Таких художников как ты единицы на миллион. Давай выпьем за твой талант, который еще потрясет мир.
Он салютовал поднятым бокалом, сделал короткий судорожный глоток и продолжил:
— Если лягушка перестанет дрыгать лапками в своем болоте, то рано или поздно она утонет. А ты не лягушка. Ты человек наделенный талантом. И поверь мне, если ты отступишься от него, отречешься, ты потеряешь все и, в первую очередь, себя. Не бойся сделать больно самому себе. Боль пройдет и наступит момент счастья от осознания своей значимости. Сделай шаг, потом еще, и, может быть, ты все–таки дойдешь до своей мечты. Помнишь, что сказал тебе метр Руссель? Не обязательно делать тысячу красивых картин, чтобы стать великим. Достаточно одной единственной, но самой лучшей.
Манцони снова закашлялся, прикрывая рот платком, а когда кашель отступил, Винченцо ему ответил:
— А еще метр Руссель говорил, что, чтобы стать Великим, нужно писать лучше Великих или вровень с ними. До этого уровня мне не дотянуть.
4
За спиной послышался возглас на итальянском языке:
— О-о! Риккардо! Приятель, куда ты пропал?
Винченцо обернулся. К их столику подходили двое молодых мужчин.
— Моди! — воскликнул Манцони, вставая и распахивая объятия. — Демоны тебя подери! Я все это время пытался спрятаться от тебя, чтобы не прослыть таким же пьянчугой как и ты.
Тот, кого Риккардо назвал «Моди», обнял Манцони, и, отстранившись, возмутился:
— Кого это ты называешь пьянчугой? Меня? Да я с роду не пил больше пяти бутылок винана завтрак, — обернувшись к Винченцо, он добавил. — Это он на меня наговаривает, потому что завидует моим способностям. Привет! Меня зовут Амедео Модильяни, но друзьям разрешено называть меня Моди. Вот как этому великому бабнику Риккардо. Ты, приятель, тоже итальянец?
— Да, я итальянец. Привет! Я Винченцо Перуджио из Ломбардии.
— О! Ломбардия! Красивые места. А я из Ливорно. А это мой друг Морúс. Морис Утрилло. Он француз, но я его люблю. Эй! Риккардо! Ты угостишь меня и моего приятеля вином или нам с ним стоит готовиться умереть от жажды? Ну, же, Риккардо! Тебе не жалко двух бедных художников?
— Вы художники? — встрепенулся Винченцо, наливая вино в бокалы, которые любезно и своевременно поднес шустрый гарсон.
— Да, приятель, мы художники, — ответил Морис, схватив свой бокал.
— За Италию! — подняв бокал над головой, провозгласил Модильяни, а затем залпом осушил его до последней капли. — Отличное вино! Не обижайся, Утрилло. Не часто удается посидеть в компании земляков. Риккардо, хочу тебе пожаловаться. Здесь в Париже так много французов, что иногда мне даже начинает казаться, что я француз. Но, сам понимаешь, какой из меня француз?
Он встал в полный рост и крикнул на весь зал:
— Я итальянский еврей.
Он сел, взял бутылку и разлил остатки вина по бокалам.
— Да и плевать на всех, — сказал он сам себе. — Ой! Вино закончилось.
— Я же сказал, что ты пьянчуга, — ухмыльнулся Риккардо и взмахом руки подозвал официанта. — Месье, принесите, пожалуйста, еще две бутылки вина и этим господам по тарелке вашего прекрасного сырного супа.
— Хо–хо! Риккардо! — восхитился Модильяни. — Как ты щедр сегодня! Не иначе, у тебя очередной удачный роман с какой–нибудь белошвейкой? Приятель, ты кобель.
В ответ Манцони лишь грустно улыбнулся.
— Не обращай на него внимания, Риккардо, — сказал Утрилло. — Наш гений кисти сам, кажется, влюбился.
— Да, что ты! — изумился Риккардо. — Не может быть! Я думал, он женат на Италии.
— А вот и нет! — рассмеялся Моди. — В эту женщину стоит влюбиться. В нее надо влюбляться каждый день и по новой. И, кстати, она не итальянка и даже не француженка.
— Не может быть! — снова изумился Манцони. — Ты влюбился не в итальянку? И кто же она? Англичанка? Немка?
— Не гадай. Она русская поэтесса.
— Русская? — изумился Риккардо. — О, мама миа! Моди, ты обскакал даже меня. Неужели тебе не хватает парижанок и итальянок? Ты выбрал медведеподобную русскую. А ты не боишься, что она увезет тебя с собой в свою холодную сибирскую берлогу и там съест под завывание северных ветров?
Он закашлялся, прикрыв рот носовым платком, и Модильяни ответил ему, деликатно дождавшись прекращения кашля.
— Ну, во–первых: она не из Сибири, а из Петербурга. А во–вторых: Она даже отдаленно не напоминает медведицу. Скорее она похожа на лань. Нежную, гордую, трепетную лань. Ах, Риккардо! Анна божественная женщина. А какое у нее прекрасное имя — Анна. Анна Ахматова.
— А, может, она беглая социалистка или — не дай Бог! — анархистка с бомбой подмышкой? Не боишься? Русские революционеры повадились собираться по вечерам в этом прекрасном заведении и шептаться за дальним столиком пока трезвые. А как напьются — песни орут.
— Не говори ерунды, Риккардо! Вспыхнул Модильяни. — Я же говорю — она лань, а не волчица.
Утрилло засмеялся:
— Он мне все уши прожужжал. Мне уже снится, как он протягивает лани пучок сена и приговаривает: «Ешь, Анна, ешь».
— Это в тебе опиумный дым гуляет, — огрызнулся Амедео. — Смотри при ней не вздумай произнести что–нибудь в этом роде, иначе мне придется тебя избить.
Официант принес суп и вино, аккуратно расставил тарелки перед Утрилло и Модильяни, откупорил одну бутылку и так же тихо удалился.
Буквально на пару минут воцарилось молчание. Морис и Амедео уплетали сырный суп с такой скоростью, что, казалось, будто они не ели целую вечность, и, если бы фарфор можно было бы есть, то они съели бы и его. Покончив с супом, Моди подозвал гарсона и попросил немедленно убрать пустые тарелки.
— Я не хочу, чтобы грязная посуда омрачала стол, за который скоро сядет прекраснейшая из женщин, — торжественно заявил он, глядя на присутствующих свысока. — Риккардо, приятель, ты не против, если к нам присоединится моя русская муза.
— Сделай мне одолжение, друг мой, — ответил Манцони, промокая в очередной раз губы платком. — Я думаю, и мне, и Винченцо будет приятно, да и пойдет на пользу общение с твоей «ланью». Хотя, мы скоро уже уходим.
— Да что там лань! — воскликнул Моди. — Она так прекрасна и образована, что могла бы стать египетской царицей. Я, кстати, нарисовал ее