Дельный господин Раковский, прибывший от сыскной полиции, с ироническим видом наблюдал за происходящим, демонстративно надел шляпу и сказал:
— Тут без меня есть кому разбираться, — и с гордой улыбочкой вышел вон.
* * *
Он уводил прочь от Невского. Мимо площади с трамвайным кольцом и музея императора Александра III. Ванзаров шел не быстрым, но уверенным шагом, не оглядываясь по сторонам, словно имел определенную цель. Аполлон Григорьевич поглядывал на него, стараясь угадать, что творится в этой загадочной голове и какой еще сюрприз она приготовила. На лице Родиона не отражалось никаких чувств, усы все такого же вороненого отлива летели по ветру, а непокорная челка выбивалась из-под края шляпы.
Лебедев старался нащупать точный рецепт, что же изменилось в старом друге, но приходил к выводу, что «заматерел» Родион лишь отчасти. Скорее он выглядит усталым и глубоко печальным юношей, что взвалил на себя груз не по силам. Под глазами залегли тени, и, кажется, появились ранние морщинки. Впрочем, заметные только придирчивому взгляду. Барышням подобная мужественность, несомненно, придется по вкусу. За это не стоит опасаться.
— Где же вас носило три месяца, друг мой? — аккуратно спросил Лебедев.
— Когда-нибудь расскажу. Только не спрашивайте когда.
— А рецепт вашего бессмертия?
— Это пара пустяков, — Родион улыбнулся, как прежде: наивно и светло.
— В логику по-прежнему верите?
— Это палочка-выручалочка. Куда без нее. Только одной логики маловато.
— Что же еще откопали в загробном царстве?
Родион хитро подмигнул и сказал:
— Что вы все обо мне да обо мне. Лучше скажите, для чего вам надо раскрыть убийства барышень.
— Не раскрыть, а не допустить новых. Не люблю, когда женщин, в общем невинных с точки зрения закона, режут, как кур на бойне. Считайте это личной неприязнью.
— Полагаете, юношу Юнусова отравили хлороформом?
— Вы мне верите? — с нажимом спросил Аполлон Григорьевич.
— Вам — верю. Но все равно прошу проверить. Не затруднит?
— О, какой вы! Ну, хорошо, получите все, что пожелаете. Сделаю вам подарок к возвращению. Так и быть. Потрачу зря время и химикаты. Кому какое дело до забот и трудов старика Лебедева. Кому он нужен. Конечно, мы теперь Орфеи, нам все по силам…
— Аполлон Григорьевич, как я скучал по вашему ворчанию! — сказал Родион так искренне, что у Лебедева растаяли обиды и сомнения. Для виду он тяжко вздохнул и сказал:
— Как думаете искать тройного убийцу? На Юнусове она допустила ошибку.
— Почему его не повесили? — спросил Ванзаров, пропуская мимо ушей неинтересный вопрос, прямо как раньше.
— Не справилась, силенок не хватило. Или крюка надежного не нашла.
— Почему же шнур от шторы не отрезан?
Лебедев не понял смысла вопроса.
— Представим себе действия убийцы: каким-то образом Юнусов накачан хлороформом. Номер убийца не знает и действует в простой последовательности: отрезать шнур, завязать на шее, подвесить на крюк. Иначе ведь тяжелое тело не затащить. С крюком понятно: висят картины. А шнур? Все на месте. Почему?
— Может, кто-то ее спугнул…
— Поздней ночью в номере, в который прислуга войти не посмеет?
— Ну не знаю! — фыркнул Лебедев. — Не смогла поднять. И бросила как есть.
— Говорили, что подозрения по последним двум убийствам падают на женщину или двух женщин, крупных форм, внешне довольно сильных.
— Это не я, это Гривцов теорию вывел.
— Как же крупная женщина могла не справиться с Юнусовым?
— Ну, значит, не смогла!
— А хлороформом отравила…
— Не сомневайтесь.
— Тем самым нарушив свою, в чем-то необходимую, логику преступления.
— Женщины! Никакой последовательности, один сумбур.
— Какой смысл видите в убийстве барышень Саблиной и Лукиной?
— Смысла — не вижу. Одна лишь ненависть, которой дали выход.
— Зачем их повесили?
— Вот на этот вопрос, дорогой коллега, найдите ответ! А мы, скромные криминалисты, можем только в потрохах жертв копаться. Хотелось бы этим не заниматься.
— Постараюсь, — согласился Родион и тут же спросил: — Юнусова нашла мать. Лукину — портниха, которую вы лично допрашивали. А где свидетель по Саблиной?
Аполлон Григорьевич встал как вкопанный и хлопнул себя по прекрасному лбу:
— Вот бестолочь! А я-то думал: что упустил? Срочно едем в 1-й Литейный!
— Так вот же он, — с невинной улыбкой сказал Ванзаров, указывая на вывеску.
Лебедев так и не понял: чистая случайность или его заранее вели сюда.
Ох, Родион, Родион…
* * *
Роберт Онуфриевич был приставом не из робкого десятка, а из очень боевого, несмотря на мягкий характер. Но и он незаметно перекрестился, когда в кабинет вошел недавно как почивший чиновник полиции. Если бы за ним не возвышался сам Лебедев, пристав, чего доброго, заорал бы: «Изыди!» или сиганул в окно, благо невысоко, второй этаж, а во дворе сугроб не успел растаять. Столь экстравагантные поступки не потребовались.
Родион признался, что не призрак, и крепко пожал ладонь Бублика, слегка напряженную.
— Мы к вам за помощью. Разрешите небольшой вопрос? — поинтересовался он.
Бублик не возражал, но на всякий случай прижался к спинке кресла.
— Пятого февраля вы завели дело об убийстве барышни Саблиной, — сказал Родион.
Пристав смущенно кашлянул и поправил:
— О самоубийстве… И собственно, закрыто оно уже. И это, понимаете… Ну, сами понимаете, господа… — Добрейший Бублик глазки потупил. Так ему было неуютно под карающим взглядом Лебедева. Что поделать: он мелкая пешка, как начальство прикажет, так и поступит. И закон, и справедливость, и возмездие тихонько отойдут в сторонку.
— Но вы помните тех, кого опрашивали по делу? — ласково спросил Родион.
— Отчего же! Как же не помнить. Все показания как полагается.
— Позвольте взглянуть на показания посыльного.
— Какого посыльного? — насторожился Бублик.
— Из цветочной лавки. Того, что тело обнаружил…
Пристав опять изобразил саму полицейскую невинность:
— Так ведь не застали его, ушел прежде, чем…
Следовало понимать: его не допрашивали и даже не знают, кто он.
— Эх, Роберт Онуфриевич, думал, хоть вы… А вы… — Лебедев угрожающе пыхтел.
Родион вежливо поблагодарил и чуть не силой вытолкал криминалиста из участка. Только скандала с приставом не хватало. На улице, когда Аполлон Григорьевич остыл, он спросил адрес «Дворянского гнезда».
— Сам отведу, — ответил Лебедев. — Нечего скрытничать.
— Вам разве не надо на службу в департамент?
— Да ну их, устал от дураков разнообразного масштаба…
— Кстати, заметил, что за нами слежка? — улыбнулся Родион.
Действительно, за углом дома спряталась подозрительно худая тень.
— Ничего, пусть побегает. Ума наберется… Ну пошли, чего встали, тут рядом…
И Лебедев решительно взмахнул чемоданчиком.
* * *
Медников безмятежно наблюдал за сосулькой. Его крайне занимал вопрос: ежели эта глыба вся целиком свалится, пробьет козырек лавки колониальных товаров или застрянет? А ежели не пробьет, соскочит с крыши кому-нибудь на голову или пронесет? А вдруг по лошади вмажет, что с пролеткой стоит? Или какое другое происшествие усочинит? Вот ведь любопытно! Находясь в безопасном отдалении, швейцар готов был делать ставку на коварную льдину. От этого развлечения его отвлек приятный голос:
— Любезный, вы здесь служите?
Молодой человек плотного сложения с пышными усами смотрел в упор, но без нахальства. Медников степенно поклонился.
— Госпожу Саблину из третьего номера знаете?
Швейцар принял самый строгий вид, готовясь ответить грозно: «Кто такие, чтобы вопросы задавать?», но тут заметил высокого господина с желтым чемоданчиком. Того важного, из самого Департамента полиции. Медников совершил в лице переворот к почтительности и вежливо ответил:
— Как не знать, ваше благородие. Так ведь…
— Да-да, мы знаем, что ее убили.
Такая прямота сразила швейцара. Как мог, он придерживался версии пристава о скучном самоубийстве. Разве знакомым немного намекнул. Дескать… Ну, не важно.
— Утром в день убийства к ней посыльный прибегал с букетом.
— Было дело, — согласился Медников.
— Знаете его? Из какой лавки?
Швейцар уже открыл рот, чтобы уважить господ из полиции, но тут, к ужасу своему, понял, что в лицо-то парнишку знает, а как зовут и откуда — никогда не спрашивал. Вот ведь незадача! Что же теперь делать? Молчать или выкручиваться? Вон как этот глазами-то буравит.
— Надо понимать: лично с ним незнакомы, — сказал Ванзаров. — И откуда цветочки — тоже. Букеты часто доставлялись?
— Бывало… Так ведь я тут стою, а та парадная уж сама собой…