Ну как я и предполагал. От меня-то ты что хочешь, ментяра? Хотя какой он ментяра? Погранец. Да и погранец такой себе. Замполит.
— А вот я не успел. — сказал я и добавил, чтобы сразу перейти к делу. — От меня-то, Валера, тебе что надо?
— Вот о том, что ты не успел, я и хочу с тобой поговорить. — сказал он, открыв пачку «Казбека» — Кури, сам товарищ Сталин такие курит.
— «Герцеговину Флор» курит товарищ Сталин. — поправил я его не особо пытаясь скрыть сарказм.
Из рыжего политрук вмиг стал белым. Что это с ним? Неужели ошибка в сорте папирос, которые курит вождь, тоже подсудное дело?
Я взял папиросу, дунул в гильзу смял ее зубами и сказал:
— Ложку дай.
Видимо и этой шутке лет сто, потому что он тут же достал коробок спичек и дал мне прикурить, после чего пододвинул его ко мне:
— Возьми. У меня еще есть.
Я взял коробок и сунул в карман.
— Ну так в чем дело? — напомнил я о себе.
— Смотри, какая ситуация. — он со звуком затянулся и выпустил струю дыма в потолок. — Хотели мы тебя направить обратно в Ленпех. Военком созвонился с вашими, а они нам ответили, что училище ваше сейчас готовится к эвакуации... — он опять сделал паузу.
Зачем? Ждешь вопроса в стиле: «Ах, вы что собираетесь Колыбель революции фрицам сдать?» с последующим заламыванием рук и твоей ответной лекцией на полчаса о героизме советского народа?
Не дождешься. Я в курсе, что никакой сдачи не будет. Будет Блокада.
900 дней непрерывного ужаса, но город выстоит.
А героизм его жители проявят такой, какого ни до, ни после них никто никогда не проявлял и, полагаю, не проявит.
Так что оставь свой спич для другого случая.
Промолчал я. В общем. Он вынужден был продолжать:
— Вот значит, начальник училища сказал, что старшие курсы выпустят перед отъездом лейтенантами без обязательных экзаменов. — он сбил пепел. — Ты тоже в списках, поэтому они предложили нам отправить тебя в часть и сообщить вашим, а училище потом направит туда в часть твою аттестацию.
Опять замолчал. Какого вопроса ты от меня ждешь?
— В общем, — опять заговорил политрук. — военком решил аттестовать тебя пока на должность помощника командира взвода постоянного состава нашего ВПП, а когда придут документы об аттестации, отправить тебя на фронт уже лейтенантом.
Ну все логично. Насколько я помню из книг и фильмов, бардак в 41-ом был такой, что при других раскладах, аттестация Мальцева может ходить по инстанциям до 45-го, если вообще не потеряется.
— Ты согласен?
Согласен ли я? Конечно, согласен. У меня дела в Питере, мне на фронт ни к чему. Как я оттуда буду Гальперн и Вебера искать?
Только вот соглашаться нельзя сразу. Нужно что-то такое завернуть про «пока пацаны фрицев на фронте бьют, я буду по тылам ошиваться?!», для правдоподобности. И немного праведного гнева стоит добавить с тушением папиросы и хождением по канцелярии из угла в угол.
Там глядишь и второго зайчика грохну. В увольнение к сестре Жанне отпрошусь под шумок. После долгих уговоров остаться.
Сукой его в конце представления обозвать или нет?
В общем, согласно этому плану я и поступил. Кроме суки. Решил, что это уже перебор.
Политрук выслушал мой монолог и вдруг довольно улыбнулся.
— Я знал, что ты откажешься! — он выскочил из-за стола, подбежал ко мне и принялся трясти мою руку.
Ты, о чем, политрук? Я себе, что сейчас прямой билет до фронта выиграл?
Зря сукой не обозвал. Не так обидно было бы.
Политрук вернулся за стол:
— Чаю хочешь?
В морду я тебе дать хочу за твою непредсказуемость комсомольскую, но можно и чаю.
Он пошел, разжег примус поболтал чайником в воздухе, видимо, проверяя наличие воды. Затем водрузил чайник на горящий примус, а сам открыл жалкое коричневое подобие сейфа с наклеенной на дверь бумажкой с надписью «выносить первым». Оттуда он извлек растерзанную бумажную пачку с надписью: «Чай грузинский 2 сорта».
— Извини, сахара нет.
Та хрен с ним, с сахаром. Пилюлька у тебя и так почти не горчит.
— Ничего.
Чайник пока не подавал никаких признаков жизни, но политрук все равно достал из сейфа пару относительно чистых стаканов, один из которых был с подстаканником. Его он взял себе и прямо из пачки отсыпал туда примерно не треть того самого «второго сорта» из растерзанной пачки. Особых иллюзий по поводу грузинской чайной индустрии конца 30-ых — начала 40-ых годов прошлого века я не питал, поэтому на вопрос сколько мне заварки ответил, что можно и побольше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Купчик уважаешь? — улыбнулся политрук.
— Обвинишь в поклонении эксплуататорским классам? — не выдержал я.
— Ну зачем ты так. — обиделся Валера. — Среди эксплуататорских классов тоже были разные. Вот возьми того же лейтенанта Шмидта...
Договорить я ему не дал:
— А ты почему не фронте?
Чайник закипел внезапно, просигналив об этом длинным утробным гулом и выпустив из носика длинную струю пара. Валера подошел к подоконнику, прикрутил примус, а потом вернулся с чайником к столу и залил кипяток в стаканы. Я свой накрыл сверху кружкой-пепельницей, чтобы хоть как-то заварился.
Валера опять закурил.
Я воздержался. По мне так этот «Казбек» был ненамного лучше моей махорки. Разве что слегка послабее и горелой бумагой не вонял.
— Меня, после окончания, в училище оставили служить. — смутился он. — Наших пока на фронт не отправляют, вот меня временно к ВПП и прикомандировали.
Я молча наблюдал за хороводом чаинок в стакане. Интересно почему их в народе нюфелями называют?
— Я тебя понимаю. — опять заговорил политрук. — И желание твое побыстрее вернуться на фронт вполне разделяю, но полагаю выбора у тебя нет.
Да ж такое? Почему всю мою долбаную жизнь, все начальники говорят мне всегда одно и тоже? Даже временные.
Если мне сейчас и этот предложит переместиться во времени куда-нибудь, я его грохну.
— Ты, о чем?
— Военком все равно тебя оставит здесь, пока документы из твоего Ленпеха не пришлют. — он развел руками. — Все на фронт рвутся. У нас жуткий некомплект кадров.
— Сука! — наконец я ему это сказал.
Он, правда, расценил это, как междометие, выразившее мое крайнее недовольство неудавшейся отправкой на фронт.
Не мог сразу сказать без этого пафосного выпендрежа. Ничего оботрется со временем, заматереет, умные слова говорить научится и рапорта на сослуживцев куда надо строчить тоже освоит. С системой особо не пободаешься, у нее рога побольше и лоб покрепче.
— Ты зачем спросил согласен ли я остаться, если заранее знал, что меня оставят? — спросил я, пристально посмотрев политруку в глаза.
Он отвел взгляд и замялся:
— Ну понимаешь... — он долго подбирал слова. — Есть разные люди и Родину они любят по-разному. — он опять помолчал несколько секунд. — Короче, Вася, не все стремятся на фронт.
Тоже мне новость, а то я не знаю.
— А я причем? — спросил я и снял свою импровизированную крышку со стакана.
— Извини, ты не причем. — он порылся в ящике стола и достал пару леденцов в замызганных фантиках. — Держи. — политрук протянул мне конфету. — Понимаешь, мне бы не хотелось, чтобы в тылу оставались те, кто и так не хочет на передовую. Эти люди для меня вроде дезертиров.
Вон оно как, родной. А сам-то ты был на этой передовой? Не был. Посмотрим, что ты запоешь, когда побываешь.
Возможно выйдет из тебя офицер и ты геройски погибнешь, а может не погибнешь, до Берлина дойдешь и на Рейхстаге распишешься.
Но может и по-другому сложиться твоя судьба. Ты после первого же выстрела судорожно начнешь искать себе место в дивизионной газетенке и прослужишь там до самой своей ветеранской пенсии, втирая потом детишкам в послевоенных школах про свои геройские подвиги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Все люди разные, как ты верно заметил и до определенного момента никто из нас не знает, какие мы на самом деле.
Ладно, Светлов, пора завязывать с лирикой и переходить к делу.
— Скажи мне, а у тебя девчонка есть? — спросил я в лоб политрука Валеру.