Чем является шлифуемое, знать мне не положено. Херово, конечно, но как-нибудь переживу сей прискорбный факт.
Про машину мне вообще не понятно. У них по железкам вроде был Минаев, а не она. Как тогда эта самая Гальперн ее строить собиралась? У нашей «Алисы», насколько я помню, генератор весь подвал в «Башне» занимает. Есть более компактный вариант что ли?
В любом случае надо в первую очередь искать Гальперн. Автономность у Мальцева ограничена. В каком-то очень скором времени он должен героически погибнуть вместе с моим сознанием и моими воспоминаниями. Когда мне не ведомо. И опять две новости. Это первая. И она плохая.
Вторая тоже не очень. Я абсолютно не представляю, как искать эту Гальперн. Нет, адрес у меня вырезан на подкорке или, где там еще память хранится. Только вот в передвижениях товарищ курсант Мальцев ограничен. Не пристало курсанту с пересыльного пункта по городу шастать. Особенно в военное время. Еще меня удручает тот факт, что память курсанта Мальцева содержит воспоминания о чрезвычайно повышенном присутствии патрулей на улицах города, которые, как раз, помимо вражеских диверов, разыскивают праздно шатающихся курсантов и отправляют этих курсантов в штрафные роты.
Сколько я пробуду на ВПП? День? Два? Не больше. Сформируют команду и отправят на фронт. Вот тогда, и так не самая легкая задача, усложнится многократно.
Короче, мне надо было подумать. Подобный мыслительный процесс должен происходить в тихой спокойной обстановке. Лучше в одиночестве.
Осталось найти тихое и спокойное место для размышлений, что не так-то легко при моем нынешнем статусе.
Прополоскав рот и наскоро умывшись, под неизменные смешки своих временных сослуживцев, поскольку умывался, не снимая нательной рубахи, я вытер лицо и вернулся к своей кровати.
Мамука уже был одет и заправлял койку. Образец заправки армейской кровати, как я понял, с тех пор не изменился, толко одеяла стали синими вместо серых.
Я быстро натянул бриджи и гимнастерку. Запах портянок несколько шокировал, как, собственно, и их твердость. Твою мать, что ж там входит в эту гребаную пасту Теймурова? Надо пацану копыта подлечить при случае.
— Мамука, — обратился я к единственному человеку, которого знал здесь по имени — а здесь есть магазин?
— Да. — ответил он. — Из центрального входа направо. Тебе продуктовый?
То есть ты сначала сообщаешь, где магазин, а потом спрашиваешь, какой мне нужен? Забавно.
— Продуктовый. — сказал я.
— Там есть. — кивнул Мамука. — Большой.
— А как в него сходить? — спросил я, закончив с портянками и сапогами, и надевая пилотку.
Мамука пожал плечами:
— А тебе зачем? Здесь кормят и табак дают.
Достал ты меня, лицо закавказской национальности.
— Конфет хочу купить.
Ответ Мамуку вроде устроил.
— У старшины спроси. Я не знаю.
— Ладно, абрек. — я по-дружески хлопнул его ладонью по спине. — Спрошу.
— Ээээ! — обиделся почему-то он. — Какой я тебе абрек? Я комсомолец.
— Не обижайся. — как можно более миролюбиво сказал я. — Шутка.
— Плохие у тебя шутки. — он сел на табурет. — Обидные очень. Знаешь кто-такой абрек?
Я удивленно на него посмотрел. А ну-ка, удиви меня. Приняв мое молчание за пресловутый знак согласия, Мамука поднял палец вверх и сообщил:
— Абрек — это убийца, который живет в горах, потому что его из дома выгнали. Абраг по-грузински.
Ну не удержался я, что поделать, ответил:
— Никак нет, товарищ рядовой! Абрек это не абраг. Абрек — это гордый чеченский борец с самодержавием, поклявшийся избегать всяких жизненных благ и искушений.
— Правда? — он посмотрел на меня взглядом побитой собаки. — Прости, дорогой, ты меня похвалить хотел, я, дурак, обиделся. — он взял меня за руку обеими руками и пожал ее. — Ты хороший человек, Василий.
После чего он еще что-то добавил по-грузински. Глядя на него, я даже пожалел, что пошутил. Сама святая невинность во всей своей красе. Да еще и совместно с, не менее, святой наивностью и бесхитростностью вдобавок. Интересно, вы все здесь такие? Как вы при этом умудрились немчуру победить?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я встал, привычно одернул гимнастерку, точнее вдвойне привычно, потому что эта привычка хранилась в обеих моих памятях, если можно так выразиться, и подошел к старшине. Руку к козырьку. Виртуальному. Нет у пилотки никакого козырька:
— Товарищ старшина, разрешите обратиться, курсант Мальцев!
Он смерил меня взглядом и, видимо, остался доволен:
— Обращайтесь, товарищ курсант.
— Разрешите на полчаса убыть за территорию Пересыльного пункта. — доложил я и добавил уже другим тоном. — Мне в магазин нужно.
— Магазины в семь открываются. — сообщил он мне и перешел на «ты» — После завтрака, подойдешь к политруку роты и доложишь о том, что тебе надо в город. Я эти вопросы не решаю. — старшина посмотрел на мою кровать. — Койку застелил?
А что без очков не видно?
— Никак нет! — ответил я.
— Иди застилай и на построение живо. — скомандовал он.
Я отправился выполнять приказ. Давненько мной сержанты да старшины не командовали, успел отвыкнуть. За двадцать-то с лишним лет можно, от чего хочешь, отвыкнуть.
Теперь заново привыкать что ли?
Койку я заправил быстро и вышел во двор, где несколько бойцов уже кучковались у курилки.
От, современных мне, данная неотъемлемая часть приказарменной УМБ (учебно-материальная базы), отличалась только тем, что, вкопанное в землю, колесо было поменьше диаметром, чем соответствующая деталь «Урала».
Я подошел, провозгласил вневременное:
— Здорово, мужики.
Выслушал дежурные «здоровее видали» с неизменными «и вам не хворать», потом поручкался со всеми, соревнуясь в силе рукопожатий, а потом предложил, сидящим на лавках вокруг импровизированной урны, сморщить жопы.
Фраза, за исключением нескольких недовольных взглядов от совсем уж ветхих защитников социалистического отечества, ни у кого особого отторжения не вызвала. Не нова, но живуча. Бойцы подвинулись, и я присел на краешек лавочки.
Здесь я столкнулся с первой проблемой путешествий во времени. Крутить самокрутки не умели мы с Мальцевым оба.
— Мужики. — обратился я к обществу. — Никогда раньше не курил, свернуть цигарку не поможете?
Я протянул в центр курилки непочатую пачку махорки.
Один из красноармейцев постарше, с неизменным вздохом превосходства, за каких-то пару секунд извлек кисет, обрывок газеты и мастерски скрутил нечто близкое по виду к сигарете без фильтра из моего времени, которую протянул мне:
— Кури, салабон. — разрешил он великодушно. — А табак спрячь и кисет сшей себе. С кисетом сподручнее.
Я поблагодарил его и прикурил свою самокрутку от бычка соседа. В нос ударил запах паленой бумаги. Первая затяжка сразу убедила меня в том, что Минздрав, пишущий на пачках сигарет всякую херню о вреде курения, не так уж и не прав.
Нет, я не закашлялся. И глаза не выпали. Но, если бы во время моего выдоха мимо проходила лошадь, ее бы точно убило. Хорошо, что я не лошадь.
Однако, все же какие-то внешние проявления недовольства, моего с Мальцевым, организма, продукцией «Укртютюна» окружающими были все же замечены:
— Что, салабон, крепка советская власть? — с усмешкой спросил благодетель, свернувший мне цигарку.
— Не то слово. — честно ответил я. — Даже кремлевские звезды увидел.
Все одобрительно засмеялись.
— Откуда сам? — спросил он меня.
— Из-под Кировограда. — ответил я затягиваясь.
— Хохол? — не отставал он.
— Русский. — коротко ответил я.
— Понятно. — сказал он. — А я хохол.
— Это, что имя такое? — не выдержал я.
— Имя — Иван. — ответил он. — Хохол — специальность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И заржал. Показав большие желтые зубы.
Мой сосед по лавочке с лычками ефрейтора пояснил:
— Николаич, считает, что украинец живет на Украине, а хохол там, где ему выгодно.
— Батя в один год с Николашкой родился, даже в один день, вот дед и назвал его Мыколой. — зачем-то разъяснил он мне историю своего отчества.