Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

служащая в крестьянских селах, была такой же честно трудовой, как и само крестьянство. Это, пожалуй, основная характеристика этой категории духовенства. Священник был органичной частью крестьянского мира, жил его радостями и скорбями, испытывал на себе колеблющие общество перепады бедности и достатка (которые в течение XIX в. все более нарастали), снисходил (порой даже в ущерб делу) к слабостям «детской веры» крестьян, подчиненности какой‐то его части суевериям, повериям, демонологии. Такое духовенство в массе своей не являло пример подвижничества, но оно честно и достойно выполняло основной свой долг — давало народу возможность приобщаться к церковным таинствам. Однако такое положение сельского духовенства, не позволяло ему четко разделяться на подвижников и «обычных» священников (в «подвижники отечественного благочестия», судя по многотомному изданию архимандрита Никодима (Кононова), попало всего 29 человек), что характерно было, к примеру, для монашества, но позволяло цементировать единство крестьянского мира. Духовенство делало все, что требовали Церковь и ее административные органы, а также правительство: совершало богослужения, открывало школы и больницы, проводило необходимые гражданского характера мероприятия, вело делопроизводство, составляло летописи, помогало собирать исторические сведения и т. п. «Средний» массовый тип сельского священника (не подвижника, но и не равнодушного к вере), очевидно, стал оптимальным образцом пастыря для народа, поскольку благодаря этому священству удалось сохранять главное свое качество — неутомимое служение алтарю.

Но нельзя не учитывать того, что среди сельского духовенства была (не особо большая по количеству) группа подвижников благочестия. Биографии священников‐подвижников, как и жития святых, характерны своей типологичностью. Здесь много общего, похожего, вытекающего, конечно, и из общности святости как таковой, но более — из типичности народной жизни, в которой приходилось трудиться духовенству. Самое первое, что отмечают эти жизнеописания, — это способность проводить богослужение неспешно, благоговейно, с внятным и громким чтением богослужебных текстов. Клиросное пение, как ни странно, не выделялось среди таковых достоинств службы, а вот молитвенный настрой священника‐подвижника был чрезвычайно важен для народа. Далее следует постоянная забота о храме: чистоте, благоукрашении, и особенно выделяется способность священника построить новую церковь, обновить и украсить ее. Новое строительство рассматривается в жизнеописаниях как новое устроение духовной общины — покаяльной семьи, когда все объединяются в одно целое. Из личных качеств священника‐подвижника выделяются бескорыстие, бессеребничество, милосердие, монашеский аскетизм. Особенно значимым для народа являлось бессеребреничество. Священник‐бессеребреник не просто делился с крестьянами, помогал бедным, нищим, больным, но буквально отдавал им все, что имел, вплоть до верхней одежды с себя. Другим привлекательным качеством священника‐подвижника была его постоянная забота о пастве. Каждый день такой священник шел к прихожанам (особенно к тем, кто вызывал тревогу своим духовным состоянием) и беседовал с ними; также неутомимо (днем и ночью) шел на помощь умирающим, больным, нуждающимся в духовном попечении. Чтилась крестьянами и способность священника проникновенно сказать слово проповеди. Так, послушать прот. Василия Архангельского (Симбирская губ.) стекались крестьяне со всей округи[1383]. В другом случае, крестьяне направляли целые депутации к священнику о. Владимиру с просьбой произнести проповедь на интересующую их тему. Одни поселяне просили сказать о клеветничестве, другие — о целомудрии[1384].

Рассмотрим для примера одну такую сельскую общину, возглавляемую священником‐подвижником Николаем Болоховским (1869–1926) в с. Стяжкино Наровчатовского у. Пензенской губ.[1385] Свое служение на этом месте о. Николай начал с 1896 г., когда здесь был только «маленький захудалый приход». Поначалу он был «обыкновенным священником», который после службы мог позволить себе подольше отдохнуть и даже поиграть на гармошке. Но после одного духовно вразумительного случая он переменился и стал по‐другому выстраивать свою жизнь. Начались «ежедневные строго уставные, благоговейно совершаемые богослужения, постоянные беседы с церковной кафедры, а в особенности частые собеседования во время исповеди», да и сам он стал служить примером аскетизма и подвижничества. Всем, кто приходил в Стяжкино, оказывалась помощь: материальная и духовная. Число приходящих сюда из самых отдаленных мест становилось столь велико, что решено было выстроить странноприимный дом, а также выделить в помощь о. Николаю иеромонаха для исполнения треб. Вокруг о. Николая собирались люди, которые начинали жить по его духовному совету, т. е. видя в нем духовного отца. Община таким образом приобрела все черты, сближающие ее с покаяльной семьей. К особенностям такого прихода следует отнести и его территориальную удаленность. У о. Николая были тесные связи с большой округой, с которой приходили люди за духовными советами и помощью и которую постоянно посещали его самые надежные духовные дети. Кроме того, священник поддерживал тесные отношения с ближайшим кругом таких же священников‐подвижников, как и он сам, порой за 100 и более км. Если же смотреть еще дальше, то этот круг еще более расширялся, доходил до Москвы и Петербурга, на что указывает духовная заочная связь о. Николая с о. Иоанном Кронштадтским (о чем поведали прихожане — пензенские крестьяне, придя из северной столицы). Свою миссию соединения духовной округи в одно целое выполняли у о. Николая и богомольцы, которые по его благословению отправлялись в паломничества. В записке, написанной рукой о. Николая для одной из богомолок, так был обозначен маршрут ее следования: «Керенск— Выша — Санаксар — Саров — Муром — Владимир — Москва — Преподобный Сергий — Скит Гефсиманский — Новый Иерусалим — Кашин, княгиня Анна — Петербург, могила о. Иоанна в монастыре на реке Карповке. На Смоленском кладбище похоронены блаженная Ксения и Анна»[1386]. Религиозный подъем в стяжкинской общине привел к появлению здесь в 1913 г. мужской Успенской общины, которая в 1916 г. стала монастырем. Как отмечает современный историк, «значение этого центра православного подвижничества стало особенно ощутимо в страшные 1930‐е годы, когда в Стяжкино подпольно готовились кадры священнослужителей, восполняя потери, наносимые Церкви безбожной властью»[1387].

Общины, подобные стяжкинской, имели большой территориальный охват и по сути дела, вкупе с другими подобными им общинами, имели распространение на территории всей России. На это указывают многие свидетельства «заочных знакомств» священников‐подвижников. У них даже существовала формула «все друг друга знают». В этом смысле можно говорить о покаяльной семье, как о вполне состоявшейся реальности в синодальный период. Ее границы хотя и не совпадали с приходскими, но отчасти от них зависели. Отдельные исследования позволяют говорить еще о том, что в число духовников этих покаяльных семей входило немало лиц, не имеющих священнического сана, а относящихся к категории «народных старцев»[1388]. Эти лица были тесно связаны с приходскими священниками и монастырскими старцами‐подвижниками и сами вели строго церковную жизнь. Наличие таких подвижников еще более скрепляло общее территориальное подвижническое поле, в котором существовали духовно‐покаяльные семьи. Сегодня мы только подходим к пониманию