Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

долей вероятности можно говорить, что формализация в ее крайних формах была погашена весьма масштабными, параллельно идущими неформальными процессами, которые хотя и не облекались в правовые нормы — указы и постановления, но от этого не становились менее значимыми. При этом, мы не стали бы и сам официальный процесс формализации церковной жизни однозначно трактовать как нечто регрессивное, сухое, официозное, тормозящее церковное и общественное развитие. Плоды его нельзя оценивать однозначно. Опора на религиозное рациональное знание, на богословский опыт поставила во главу угла создание школ и в целом сети разноуровневых учебных заведений. Образовательная политика стала сердцевиной формализационного официального движения в церковно‐приходской жизни. К 1820‐м годам во многих сельских приходах уже существовали церковные школы на несколько десятков детей. Развивалась средняя и высшая церковная школа. За формализацией стояли такие масштабные вещи, как широкое (всесословное) распространение церковной книжности, далее — превращение проповеди в неотъемлемую часть церковной повседневности, и наконец, полномасштабная народная катехизация благодаря повсеместному существованию церковно‐приходских школ[1365]. Но церковная книжность — это еще и общедоступные Библия и Жития святых, труды святых отцов Церкви, проповедническая, катехизаторская и духовно‐нравственная литература, многочисленные церковные периодические издания, появившиеся большей частью в пореформенный период, которые доходили не только до умов, но и до сердец. Библия, напечатанная не только на церковнославянском (к середине XVIII в. — «елизаветинская»), но и на русском языках (в 1876 г.), стала общедоступной[1366]. «Жития святых» святителя Димитрия Ростовского начали издаваться еще при жизни святителя в конце XVII ст., и большими тиражами продолжали выходить и раскупаться на протяжении XVIII–XIX вв. Только в XVIII в. было десять изданий (!)[1367]. Отмечается их беспрецедентное влияние на рост аскетических настроений среди русских женщин, приведших к созданию многочисленных женских общин и позже — монастырей на всей территории Российской империи[1368]. Нельзя не отметить и благотворное влияние житий на крестьянскую среду[1369].

Рассмотрим теперь подробнее различные формы приходской жизни, существовавшие в синодальный период. Обратимся поначалу к сельскому миру России, состоящему из двух больших социальных групп — частновладельческой (помещики и их крестьяне, а также представители черного и белого духовенства) и государственной (государственные крестьяне). Сельский приходской мир помещичьей России неоднозначно отреагировал на правительственную политику унифицировать приход, переведя его жизнь в формальное русло, с эффективной отчетностью. После принятия манифеста о дворянской вольности (сначала при Петре III, потом — Екатерине II) многие помещики приняли новый порядок формализации. Это выразилось в возвращении их к так называемому старинному укладу. Здесь духовными учителями землевладельцев выступали традиция и предания старины. Помещик как хозяин земли, господин крестьянам и приходскому священнику, видел себя, в числе прочего, лицом духовно ответственным за духовные судьбы крестьян. Крупный богатый землевладелец разделял эту ответственность более с епархиальным архиереем, чем с приходским священником, поскольку последний виделся помещику в XVIII в. таким же тягловым лицом, как и его крестьянин. И епархиальным архиереям приходилось мириться с таким отношением к духовенству и на помещика возлагать необходимую долю ответственности за духовные судьбы крестьян. Но всё зависело от личности помещика, при том, что добрых и благочестивых помещиков в провинции было немало, может быть даже большинство[1370]. В тех местах, где землевладелец являл собой пример благочестивого ктитора, т. е. материального попечителя о приходской церкви, такое посредничество служило лишь народному благу. Вот как, например, видел норму церковного поведения своих крепостных крестьян помещик Т. П. Текутьев (середина XVIII в.), имение которого находилось в Кашинском уезде Тверской губ. В своей инструкции сельскому управителю он пишет: «1‐е. В господские праздники и воскресные и торжественные дни в церковь Божию для молитвы к утрене, к обедне и вечерне ходить, конечно, и стоять слушая службу чинно, и до окончания оной неисходно, и священниково приказание о посте и исповеди и о приобщении святых Таин слушать и исполнять, а невежества и упрямства не делать, и в те празднишные и торжественные дни, как нашеи, так и людскои и крестьянскои работы полевои и тяжелои, кроме легких домашних нужд не делать, опасаясь жестокого наказания. 2‐е. Всем людям и крестьяном, женам и их детям мужеска и женска полу ежегодно в Великия, а кто пожелает и в протчии три поста, говеть, а чтоб в том, також и о уприготовлении к ысповеди, препятствия и остановки как в наших, так и в их собственных нуждах, не было, тщащихся к тому — освободить, располагая на все первые Великого поста шесть недель по равному числу, и давать им чрез всю ту и другую недели до понедельника время и на работу не посылать и никуда не употреблять, и для того на первой неделе в понедельник у каждого, кто на которой неделе говеть будет, спрашивать, записывать и священнику сообщать»[1371].

То, что в средние века делал епархиальный архиерей своими посланиями пастве, это же, по сути, делает своей инструкцией и помещик Текутьев, и конечно, не без ведома архиерея. Помещик, с одной стороны, говорит о необходимости выполнения крестьянами важнейших церковных дел: регулярного посещения храма, о поведении в храме, — о всём том, что «со властью» мог требовать сам архиерей. Не будем забывать и того, что при объезде епархии епархиальные владыки находили себе приют и отдых именно в домах богатых помещиков. На этот счет существует богатейший материал в мемуарах XVIII ст. Но, кроме того, помещик выступает как союзник и помощник приходского священника, когда употребляет свою светскую власть землевладельца для понуждения крестьян к говению, тем более что он готов предоставить им необходимое время. В воспоминаниях Воронежского губернатора Д. Н. Толстого о своем детстве в Воронежской губернии в начале XIX столетия, образ его отца — крупного помещика — предстает именно в таком свете. Отец его был неплохо образован, свободно говорил по‐французски и по‐немецки, что не мешало его сердечной привязанности к Церкви и строгому исполнению ее предписаний. В доме еженедельно служились всенощные, где сам помещик и его сын выполняли роль псаломщиков. Отец хорошо знал церковный устав, не хуже священника. Д. Н. Толстой отмечает, что крестьяне чтили барина не только за его практичность, но и за его патриархальность, строгость церковной жизни. А это и соблюдение поста, и постоянное и деятельное участие в церковной жизни, периодические выезды на богомолье в монастырь, соблюдение народных церковных традиций (торжественный прием «местного образа» у себя дома)[1372]. Данный вариант взаимоотношения «мира» и священника, с опорой на предания старины, следует рассматривать не как противодействие попыткам формализации прихода и фигуры священника, но скорее как следование в русле правительственного курса.

Специфической особенностью церковного служения сельского священника, храм которого находился на