Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

по инициативе князей, и только небольшая часть обителей была обязана своим появлением трудам святителей и монахов[1353]. Самый известный монастырь — Киево‐Печерский — возник именно по почину монахов‐отшельников. Для правящих князей монастырь имел двойное значение: здесь был истинный центр духовной жизни, и здесь было средоточие культурной жизни. Монастырь посещался князем с целью участия в богослужении, общения с духовником, обитель была местом упокоения всего княжеского рода[1354]. Таким образом, киевские монастыри в домонгольский период, в отличие от новгородских, были преимущественно городскими. Приход мог взять от этого первообраза две вещи: необходимость иметь духовника и возможность прихожанину получать через приходскую церковь богословские знания о смысле христианской жизни и содержании богослужения. Духовничество представлялось наиважнейшей частью церковной жизни. Именно эта мысль, по сути, лежит в основе «Слова о полку Игореве». Когда князь Игорь бежит из плена, первым делом он посещает Пирогощьскую церковь и приносит там покаяние за совершенный грех[1355]. Перипетии монгольского нашествия смогли прервать в киевской традиции только «культурную составляющую», но незыблемым осталась основа — видеть в духовнике стержень для церковной жизни. Это стало особенно ясным в те сложные годы, когда были разрушены многие храмы, была разрушена даже Киево‐Печерская обитель, и монахи рассеялись по другим землям, но священник, как духовная опора православных мирян, продолжал нести свою миссию — окормлять мир. Из этого и выросла здесь «покаяльная семья», нетерриториальная форма приходской жизни — основа киевско‐московской церковной традиции.

3. При Петре I были унифицированы те различия, которые существовали между Великим Новгородом (и в целом Русским Севером) и Москвой в приходской практике. За основу был взят, по сути, новгородский опыт территориального обозначения прихода, в связи с чем была проведена ревизия численности белого духовенства для равномерного, пропорционального распределения его по приходам в соответствии с указанной государством нормой. Но новгородский опыт был взят не в живом его виде, как живая традиция, а формализовано: использован территориальный принцип формирования церковного прихода и отвергнуто само содержание, новгородский обычай формирования такого церковного объединения, как приход. При этом предполагалось усилить роль епархиального архиерея, а также осуществить большую централизацию церковного административного аппарата — повысить контроль за процессом назначения белого духовенства и его деятельности на местах. Как отмечает Н. Д. Чечулин, в соответствии с законом 1722 г. («духовными штатами»), приходы должны были состоять не менее чем из ста дворов. То есть происходило искусственное укрупнение прихода, чтобы из покаяльной семьи он стал территориальным объединением. На приход до 150 дворов полагался один священник, но если численность дворов доходила до 250, то уже требовалось два священника, один дьякон и два причетника. Приход, насчитывающий более 300 дворов, должен был состоять из трех священников, двух дьяконов и трех причетников[1356]. В результате начался долгий, почти вековой процесс «разбора» духовного сословия, исключения из него «лишних» людей и поиска механизма его естественного воспроизводства. Начиная с Петра I и заканчивая временем Екатерины II, из духовного сословия изымалась какая‐то часть и отправлялась на иное поприще служения, в основном, в число рекрутов в армию[1357].

Число епархий в XVIII в. сразу удвоилось, по сравнению с предыдущими двумя веками, и стало насчитывать 28, т. е. значительно выросли возможности епархиального архиерея лично контролировать жизнь духовенства. Эту тенденцию (и ее рост) можно наблюдать в течение всего синодального периода. Также уходит в прошлое жесткий общественный и местный чиновничий (светский) контроль за духовенством, характерный для времени существования покаяльной семьи, а на смену ему приходит законодательство, централизованно защищающее права духовенства и Церкви. Так, при Екатерине II с 1766 г. священников запретили телесно наказывать. Еще более расширились их права при Павле I[1358]. После его правления вообще началась новая веха в жизни белого духовенства: последовала раздача земли приходским церквам[1359], стала меняться образовательная политика в отношении духовного сословия, стало расти значение его в глазах образованной, тяготеющей к Церкви части общества. Много сделал для улучшения условий жизни белого духовенства император Николай I[1360].

Преобразования, начавшись в Церкви с реформы патриарха Никона, во второй половине XVII столетия, не могли принести быстрых результатов, об этом существует немало свидетельств современников[1361]. В своем известном труде «О скудости и богатстве» И. Т. Посошков посвящает этой теме начальные страницы, отмечая, что «священство — столп и утверждение всему благочестию и всему человеческому спасению…»[1362]. Посошков считает, что народное благочестие напрямую зависит от того, какие у народа пастыри. А в настоящее время (первая четверть XVIII в.) «от пресвитерского небрежения уже много нашего российского народа в погибельные ереси уклонились. Большая бо часть склонилась в погибельный путь, в древнем же благочестии уже малая часть остается, ибо в Великом Новеграде едва ли и сотая обрящется ли древняго благочестия держащихся»[1363]. «Древнее благочестие», о котором говорит Посошков, относится не к старообрядцам, а к тем, кто живет по‐старинному, находясь со своим пастырем в тесных духовнических отношениях (духовный отец — духовный сын), т. е. в рамках покаяльной семьи. Эта мысль читается тогда, когда автор начинает подробнее говорить о недостатках среди современных ему священников и мирян. Священник занят хлебопашеством, вместо того, чтобы посещать дома своих духовных детей с беседами, привлекать прихожан к чтению или слушанию духовных книг, к пению на клиросе. Нерадение духовных детей проявляется в непонимании необходимости исповеди и причастия, но опять же по вине священников‐духовников. «Вся наша погибель и спасение, — считает Посошков, — залежит во пресвитерех. Аще они несмыслени будут, то и люди паствы его несмыслени будут, а аще пресвитери будут благоразумны и святи, то и люди паствы его вси будут вразумительны и к святости блиски»[1364].

Посошков, как интеллигент, мыслит идеальными категориями, его проект в предложенной форме, несомненно, был утопичен, поскольку покаяльная семья к середине 1720‐х годов быстро уходила в прошлое (и не только благодаря усилиям реформаторов), ее уже сменяла приходская территориальная община, где священник был не столько духовник для паствы, сколько лицо, ответственное за богослужебную жизнь в храме, аккуратный исполнитель и попечитель закона церковного и гражданского. На нем лежало много формальных предписаний: численного учета причащающихся, ведения метрических книг, приобщения прихожан к грамотности и т. д. Вообще следует особо подчеркнуть одну из характернейших особенностей синодального периода в области церковной жизни: за эти два столетия — XVIII и XIX — происходили вещи взаимоисключающие. Формализация приходской жизни влекла церковную общину в одно русло. Но народная церковная стихия (опиравшаяся на несколько духовных источников) пыталась вернуться к традиционным, живым началам приходской церковной жизни (как в новгородском, так и в московском ее варианте). С большой