«Я не могу описать тебе тот ужас, с которым сталкиваюсь здесь. Это настоящий ночной кошмар, от которого я не могу избавиться и проснуться. Я вижу его днем, он снится мне по ночам. Иногда я задумываюсь: как вообще можно жить, зная, что существует такое — страдание. Воспоминание об одной комнате преследует меня. Комната! Клетушка в подвале. В ней живет женщина. Она лежит на тонком тюфяке, набитом гнилой соломой, ее грудь наполовину изъедена раком. Она почти обнажена, лишь старый красный платок прикрывает ее грудь да лохмотья из старой парусины. Рядом с ней трехлетний ребенок, у нее еще четверо детей. Старшему 9 лет. И это всего лишь один жуткий пример из тысяч и тысяч других, подобных» {62}.
В том же году работницы спичечной фабрики «Брайант & Мэй» начали беспрецедентную забастовку, борясь за улучшение условий работы — и выиграли {63}. Тусси видела в этой победе возможность устранить хотя бы некоторые из тех страданий, свидетельницей которых она стала, — и потому занялась более активной агитацией среди рабочих.
Глядя в пустые потухшие глаза опустившихся несчастных людей, она понимала, что хотя учение ее отца о социализме и было сформировано на крепкой материальной основе, оно оставалось чистой абстракцией для голодных людей; работа и минимум, достаточный для выживания, были их единственной мечтой. Тусси так долго искала поле собственной битвы… и наконец нашла его в Ист-Энде.
Позднее она говорила подруге, что именно среди иммигрантов осознала свое еврейское происхождение и что она «единственная из всей семьи, кого потянуло к еврейскому народу» {64}. Она приняла это духовное наследие с гордостью, объявив в письме к Эде Бернстайну: «Я — еврейка!», — а затем ответив на приглашение выступить перед социалистами-евреями: «Дорогой друг, я буду счастлива выступить на митинге 1 ноября — рада еще в большей степени, ибо мой отец был евреем» {65}.
Тусси и Эвелинг все больше отдалялись друг от друга; они жили в разных вселенных. 31 декабря Тусси написала Лауре:
«Завтра Эдвард отправляется погостить в Корнуолл к друзьям, они очень звали и меня. Я не могу. Меня не волнуют богатые люди».
Вместо этого она отправится в Оксфорд, чтобы взглянуть на копию пьесы времен Елизаветы «Наставление для честной леди». Эллис попросил ее подготовить текст к изданию, и она с радостью согласилась, поскольку эта работа касалась социальных вопросов — а это, по ее словам, было единственным, что имело значение {66}.
48. Лондон, 1889
Испытывая мало сочувствия к бедным, богачи понятия не имеют, как трудно жить, постоянно недоедая и не имея времени даже на отдых.
Кейр Харди {1}
Углубление в семейную историю Маркса неизбежно ведет к тому, что общая картинка размывается. Так, может создаться впечатление, что вокруг — как и в представлениях членов семьи, в их личной вселенной — был популярен социализм. Однако это не так. В 1889 году в Англии насчитывалось не больше 2 тысяч социалистов. При этом в профсоюзы входило до 750 тысяч человек, однако социалисты из Общества Фабиан или сторонники Гайндмана не хотели сотрудничать с профсоюзами — а те, в свою очередь, довольно скептически относились к ним {2}. Уважая память Маркса, считавшего профсоюзы лучшим инструментом рабочих в схватке с капитализмом, Тусси и некоторые из ее коллег участвовали в профсоюзной деятельности. Один социалист писал: «Их приветствовали не потому, что они социалисты, а, скорее, вопреки этому» {3}.
Первое серьезное сражение состоялось в марте 1889, от лица газовиков, которые образовали первый в Англии профсоюз неквалифицированных рабочих {4}. Тусси и Эвелинг помогали писать устав организации {5}. В течение месяцев количество членов профессионального Национального союза газовиков и разнорабочих Великобритании и Ирландии достигло десятков тысяч человек. В течение года — 100 тысяч, а затем профсоюз добился установления 8-часового рабочего дня {6}. Лидеры этой схватки — Уилл Торн, Том Манн и Джон Бернс — были простыми рабочими (позднее все трое стали членами Парламента, а один из них вошел в кабинет министров) {7}. Торн не умел читать и писать, и Тусси предложила обучить его {8}.
Ист-Энд был воодушевлен этой победой, и когда жарким летом того же года, 13 августа, группа докеров решила, что не будет продолжать работать в таких условиях, Торн, Манн, Бернс и Бен Тиллетт, 27-летний «фанатик» {9}, как он сам себя описывал, были призваны, чтобы возглавить забастовку {10}. Они образовали профсоюз докеров, и уже 19 и 20 августа Лондонский порт закрылся — впервые за столетие его рабочие не вышли на работу {11}.
Темза была естественной границей Ист-Энда, и флаги, развевавшиеся на судах, стоящих на рейде, всегда были видны издалека; это был символ надежды, туманная мечта о новых землях, свершениях и возможностях {12}. Однако условия, в которых работали люди в доках, превращали людей в животных. Торн говорил об этом просто и прямо: «Я не верю, что где-то в мире есть условия хуже, чем те, в которых работают лондонские докеры» {13}.
Некоторые были заняты на работе не день, а час или два — после чего просто ждали, когда их снова вызовут работать. Поясняет Бен Тиллетт:
«Толкаясь, проклиная, ругаясь, злобно ухмыляясь, эти сволочи выбирают счастливчиков из толпы. В клетке — помещении, названном так из-за решеток с толстыми железными прутьями, чтобы защитить контролеров от толпы, голодные и нищие мужчины боролись, словно безумцы, за вожделенный билет, настоящий талисман жизни. Одежда, плоть, даже уши — все было порвано и окровавлено, люди дрались за возможность работать и заработать насмерть, в буквальном смысле лезли по головам, в ярости били по прутьям клетки, в которой их держали, словно бешеных крыс. Вызвать могли сегодня — или через неделю, и голодные, обозленные мужчины ждали работу, которой все не было…» {14}
60 тысяч докеров взбунтовались и вышли на забастовку. Требования были просты и скромны: минимальная зарплата 6 пенсов в час — увеличенная на пенни — возглавила список {15}. Однако судоходные компании посмеялись над такой ерундой. Как могли самые бесправные лондонские рабочие рассчитывать победить могущественную систему и людей, которые контролировали почти всю торговлю на море?
Компании не учли, что отчаяние придает небывалые силы. Рабочие были готовы умереть — но не вернуться к рабскому труду. Недооценили компании и профсоюзных лидеров. Забастовка была спланирована и организована в пабе «Уэйдс Армс» на Райден-стрит, к северу от доков. Тусси и жена Джона Бернса собирали деньги и вещи, ходили по домам, распределяли материальную помощь; бастующим симпатизировали и простые люди, и благотворительные организации, и политические группы и другие профсоюзы {16}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});