Разумеется, легко было признать необходимость такой встречи — но это был единственный пункт, по которому не было возражений ни у одной из сторон. Каждая страна считала, что Интернационал должен в первую очередь отражать именно ее интересы — французов интересовали теоретические диспуты; немцы хотели сосредоточиться на политике; англичане — на экономике. И теперь не было Маркса, способного руководить и разрешать споры. Энгельс делал все, что было в его силах, — написал уйму язвительных и резких писем, но это никак не упорядочило процесс создания организации, как во времена рождения I Интернационала.
Лафарг был очень увлечен грандиозной идеей, Лонге тоже — и оба обсуждали с Энгельсом внутрипартийные склоки во Франции. Однако Лонге, образно говоря, шел по лезвию ножа, продолжая оставаться в лагере умеренных политиков и одновременно снабжая Энгельса информацией, которая могла им повредить. Чтобы обезопасить Лонге во время этой рискованной переписки, Энгельс обращался к нему просто — «Z» {6}.
Отношения Лонге с семьей Маркса были очень напряженными с момента смерти Женнихен в 1883 году. Ленхен и Тусси затаили на него обиду, считая, что он плохо ухаживал за Женнихен, а раз он был плохим мужем, то и отцом они его полагали никудышным.
После смерти Женнихен Тусси вернулась в Лондон из Аржантея вместе со своим племянником Гарри, который был серьезно болен и нуждался в специальном уходе. Трагедии избежать не удалось, и ребенок умер — через три дня после смерти Маркса (Гарри был похоронен вместе со своими бабушкой и дедушкой на Хайгейтском кладбище). Нынешней весной Тусси пыталась уговорить Лонге позволить забрать в Лондон Джонни. Она писала Шарлю письма в довольно настойчивом тоне, требуя сообщить, когда Джонни «поступит в ее распоряжение». Лонге не отвечал. Когда же он наконец ответил, — то написал лишь, что подумает об этом {7}.
Возможно, Лонге попросту опасался отпускать старшего сына в Лондон на попечение тети, на руках которой уже умер другой его ребенок. Тусси была не вполне справедлива к нему. Несмотря на все жалобы Женнихен, сыновей своих он любил, это ясно из его писем — даже если иногда эта любовь выглядела, как пренебрежение… В любом случае в конечном итоге судьбой детей распорядилась мать Лонге. Она не желала, чтобы они становились заложниками «культа личности» их деда — и терпеть не могла ни Тусси, ни Лауру {8}.
Лонге отправил детей в дом своей матери в Кайенн, а сам пытался обустроить свою жизнь — жизнь вдовца. Однако он продолжал переписываться с Энгельсом на политические темы, а в 1886 г., в разгар дискуссий по поводу Интернационала, все-таки привез с собой в Лондон Джонни и позволил ему пожить у Тусси и Эвелинга.
Нет никаких свидетельств, что Энгельс материально поддерживал семью Лонге. Дети получали треть от общей суммы роялти за напечатанные труды Маркса, однако эти деньги шли на счет в банке, и Шарль Лонге не мог ими распоряжаться, несмотря на то, что ему денег хронически не хватало. Когда Лонге приехал в Лондон, сын Ленхен, Фредди, напомнил ему о деньгах, которые осталась должна Женнихен {9}. Судя по всему, в то время Фредди вообще часто общается с семьей Маркс и Энгельсом. После того как Ленхен переехала в дом Энгельса, сын посещал ее каждую неделю и рассказывал позднее, что проводил в беседах с Энгельсом целые вечера: они разговаривали о Марксе {10}. Фредди работал машинистом; был женат, имел сына — типичный лондонец, живущий на свое жалование {11}.
Будучи социалистом, он считал, что Маркс и Энгельс сражались и от его имени. Его сын вспоминал, что фотографии двух вождей мирового рабочего движения висели на стенах его квартиры {12}. Однако имело ли это обстоятельство отношение к политическим взглядам Фредди — или он просто всю жизнь пытался выяснить, кто же является его отцом?
И Тусси, и Лаура хорошо знали Фредди. Интересно — видели ли они его сходство с Марксом — широкий лоб, надбровные дуги, крупный нос… плотное телосложение, густые черные волосы…
Возникало ли у них хотя бы подозрение, что Фредди — их сводный брат? Тусси свято верила, что Фредди — сын Энгельса, но Лаура могла в этом сомневаться. Годы спустя она довольно равнодушно упоминает о возможном отцовстве Маркса. Для нее это уже — слишком «старые» новости. Впрочем, такова ее реакция практически на все события — политического и личного характера.
В то время, как вся ее семья — включая мужа — продолжала активно участвовать в исторической драме, Лаура оставалась почти безучастной. Прожив жизнь, полную бесплотных надежд, она знала наверняка, что чудес не бывает. Весной 1887 она в той же сдержанной манере встречает очередное поражение Поля на выборах. Он выдвинул свою кандидатуру на муниципальных выборах — и с треском проиграл. Лаура никаких иллюзий по поводу своего мужа не испытывала; ошибки его она видела так ясно, что даже позволяла себе смеяться над ними. Энгельсу она рассказывала после посещения предвыборного митинга, что в толпе вокруг нее Лафарга сочли «хвастуном», «болтуном» и «трепачом», что следует считать большим успехом, по сравнению с предыдущими его выступлениями {13}.
Что касается самой Лауры, то она предпочитала работать за кулисами. Ее страхи по поводу возможного отлучения от литературного наследия ее отца остались в прошлом. Лаура перевела «Манифест» на французский {14}, а весной этого года некто Эдвард Стэнтон, сын американской правозащитницы и борца за права женщин Элизабет Кэди Стэнтон, попросил ее написать статью о социалистах Парижа {15}.
Лаура вечно нуждалась в деньгах — но, казалось, смирилась с такой судьбой, считая ее неизменной. Когда Энгельс послал ей ее часть роялти от «Капитала» — первое английское издание было распродано за два месяца, она объявила, что деньги «приветствуются еще больше, чем цветы весной или дрова зимой… деньги — это такая вещь, которая никогда не выходит из моды» {16}.
В Лондоне жизнь членов семьи была не столь спокойной. По возвращении из Америки Эвелинг и Тусси периодически читали лекции о положении агитаторов в Америке. И хотя новости из-за рубежа воспринимались аудиторией на ура, им приходилось бороться за политическую репутацию Эвелинга. Среди британских социалистов обвинения, выдвинутые против Эвелинга в Америке, однозначно были истолкованы, как растрата {17}. С каждым новым выступлением вплывали все новые факты его красочной биографии.
Энгельс полностью встал на сторону Эвелинга, считая известия о его поведении в Америке обычными внутрипартийными склоками и пустой болтовней {18}. Разочарованные этим соратники ворчали, что Энгельс всегда плохо разбирался в людях; постепенно те, кто постоянно бывал у него раньше, перестали ходить к нему из-за присутствия Эвелинга. Тем не менее, казалось, ничто не может убедить Энгельса в том, что «муж» Тусси нечист на руку {19}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});