моём сердце! Даже когда ты уходишь, я не отпускаю тебя от себя, – откликнулась она. Её нагая и юно-тугая грудь отлично просматривалась снизу, розоватые бутоны сосков смотрели на него сверху как два дополнительных глаза, расположенных на её теле помимо тех, что были на лице. Рамина без всякого стеснения колыхала грудями, навалившись на перильца открытой галереи, а было ли что на неё надето чуть пониже талии, оставалось только гадать. Она даже не пожелала одеться, а тот тип точно уже был рядом с нею, где-то позади неё таился. Валерий вздохнул и направился своей привычной дорогой в сторону тех мест, откуда было удобнее добираться до входа в закрытые от всех подземелья.
Он чувствовал, что его спина горит от пронзительного взгляда старухи, всё ещё приклеенной к оконному зеленоватому стеклу. И было страшно оборачиваться назад как в страшном сне, поскольку тогда чудовище непременно причинит вред. Он вспоминал, как Рамина рассказывала ему о страшных лицах в ночи, виденных ею в проёме своих окон не единожды. То были бродячие и прежние насельники тутошних мест, приходящие туда, откуда их навсегда выгнали. Он понимал теперь Рамину, как было той страшно, когда в раме чёрного арочного окна внезапно возникало бледное неведомое, казавшееся чудовищным, лицо. На самом же деле не было там никаких чудовищ, а только изгнанные страдальцы шатались по бывшим поместьям и прилипали плачущими лицами к низким освещённым окнам, случайно попавшегося им в ночи павильона Рамины. Валерию не было их жалко. Ведь и раковая опухоль в живом теле, из которого она высасывает все соки, тоже на своём клеточном уровне кричит и плачет, когда её удаляют из обжитого ею организма, из которого она и выросла, в сущности-то. Только если не заменить полностью всю гнилую и заражённую метастазами кровь, организм не выздоровеет. Он вновь и вновь будет запускать страшный алгоритм собственного разрушения. Так что ещё неизвестно, насколько сумеют жители Паралеи прийти к своему счастливому и окончательному выздоровлению, к своему светлому будущему, вечной вселенской гармонии всех со всеми.
А поскольку Валерий не был метафизиком или аналитиком, а только ситуативным путешественником и неплохим технарём в слаженной команде своих братьев и под руководством многогранно одарённого отца, то он и не стремился постигнуть глубины чужой жизни настолько, чтобы составить о них адекватное представление. У них же и численный состав был ничтожно-мал. Они были больше семейка бродяг, космических авантюристов скорее, вынужденных временно тут выживать на частично разрушенных, частично законсервированных объектах, заложенных не ими, а командой представителей, бывших тут до них, укомплектованной спецами разного уровня и профиля. Валерий даже не задавал отцу чёткого вопроса, а потому и не получал внятного ответа, чего они тут забыли? Но именно тут он впервые задумался о непонятной природе внешне таких обыденных человекообразных существ, от которых вовсе не отделял и себя, поскольку был от насельников Паралеи неотличим по виду. А поскольку ответа не находилось, ему очень часто становилось страшно. Особенно ночью в минуты раздумий, когда его плотно охватывало и почти душило то самое чувство, что религиозные люди называют страхом божьим, а продвинутые умом – метафизическим ужасом.
И вот в данную минуту своего иррационального бегства он и ощутил дуновение чего-то подобного, но идущего не изнутри его собственного центра, где и таится корешок, коим всякая живая душа и прикрепляется к безбрежной сети таинственной вселенской грибницы, а со стороны спины. Он обернулся, но никого не увидел, потому что невольно зажмурил глаза. Он вдруг решил, что Финэля, страшная только своей жалкой ветхостью, бежит за ним. Никакого чудовища за спиной Валерия, конечно, не было, а была жалкая и страдающая за любимую покинутую и влюблённую девочку беспомощная старуха. Она уже стояла снаружи дома Рамины, сойдя со ступеней, не думая за ним бежать. Может быть, она даже надеялась, что он передумает и вернётся не завтра, то через пару недель, наскучавшись без страстных ласк очаровательной Рамины. Но Валерий не собирался возвращаться. Ни завтра, ни через пару недель. Никогда.
Встреча Ифисы с поразительным незнакомцем
Ифиса пришла, а вернее, приволоклась, настолько ей уже не хотелось ни о чём рассказывать Сэту, настолько она уже жалела о своей болтливости. Личный телохранитель Сэта, очень неприятный и большеротый человек, мускулистый и угрюмый, ждал её, что было для Ифисы ещё большим удивлением, ещё больше нагнетающим страх в её конечности. Он перехватил её у самого входа в усадьбу, скрытую в тенистых деревьях и повёл к другому входу, расположенному с той стороны здания, куда сама Ифиса ни разу не ходила. Там была особо охраняемая территория.
«Ишь, ты» – думала она, – «творцы всеобщей справедливости, а прячутся от всех, как самые, что ни на есть разбойники». Даже аристократы себя не охраняли с такой продуманной тщательностью, за что и поплатились, безмозглые идиоты, пропившие и прогулявшие наследие своих неправедных, кто же и спорит, а деятельно-жадных предков. Но тут была суровая необходимость. Континент до сих пор был наводнён затаившимися осколками разгромленных корпораций прежних властителей, всегда могущих серьёзно поранить тех, кто беспечен.
Они остановились перед сдвоенными железными дверями и, войдя в прохладный холл, Ифиса вдруг вспомнила давнее, кольнувшее горячо и больно. Нэю! Она же жила тут когда-то и, о Надмирный Свет! Совсем одна. Или почти одна, не считая сомнительной горстки каких-то затаившихся бунтарей или бандитов. Кто знает, кто они были. Нэю они не трогали. И тут Ифиса подумала о том, вот откуда всё и выросло из мизерной точки, из заброшенного дома старого и загадочного мага выползло новое устроение всего наличного мира! И почему именно маг – старый муж Нэи вошёл плотной тенью в голову Ифисы и накрыл её ледяным холодом. Она попала в самую точку! В самую центровину загадочной тайны. Вот кто до сих пор управлял всеми запущенными процессами в стране, чьим слугой, а не вершителем, и был Сэт-Мон и ему подобные. Тон-Ат. Ей даже показалось, что чёрный плащ мелькнул где-то в глубине сумрачного и такого длинного коридора, что опять она прониклась непониманием, пограничным с ужасом, как могла Нэя тут жить одна почти год? Или она была погружена в некое подобие сна, когда ходишь и ешь, но при этом и спишь? Ифиса даже не могла бы сказать, холодно тут или тепло, но конечности её стыли всё сильнее. Она навалилась на неприятного сопровождающего всем своим весом, а он и не поколебался, почти неся её на себе.
Они вошли в мирно освещенную просторную комнату, где в одном из чёрных