В феврале жалобы и гнев жителей Ист-Энда обратились на буржуазию — и выразились в демонстрации, прошедшей от Трафальгарской площади по Пэлл-Мэлл-стрит до Гайд-парка. Над демонстрантами открыто издевались члены частных клубов, расположенных на Пэлл-Мэлл. Огромные, сверкающие, чисто вымытые окна отделяли представителей высшего сословия от серого грязного сброда; в их клубах было тепло. Все это стало слишком большим искушением для толпы, в которой было много молодых преступников и криминальных элементов. Они начали крушить окна и витрины по всей улице, продолжили на Оксфорд-стрит, и осколки густым ковром усеяли мостовую {36}. Полиции было на удивление мало — Энгельс считал, что это было сделано намеренно, чтобы дискредитировать социалистов и рабочих активистов, связав любые их выступления с бессмысленным насилием и разрушением {37}. Когда новости о беспорядках распространились по городу, началась паника. Одна газета писала, что 60 тысяч хулиганов готовятся идти на Лондон {38}.
Однако угроза беспорядков нигде не возымела такого эффекта, как во Франции. Левые здесь уверенно победили на выборах осенью 1885 года, однако их внутренний раскол становился все глубже, результатом чего стала повсеместно начавшаяся после выборов борьба за власть — Энгельс назвал ее «парламентской болезнью» {39}. Пока депутаты и министры с упоением ругались в своих раззолоченных залах, они не слышали и не чувствовали нервную дрожь, сотрясавшую Францию. На заводах и шахтах по всей стране агитаторы — социалисты и анархисты — убеждали рабочих, что у них достаточно сил, чтобы нанести удар по капиталистической системе, эксплуатирующей их.
В 1885 году Эмиль Золя опубликовал свой роман «Жерминаль», в котором описаны не только нечеловеческие условия жизни шахтеров и их семей, но и убийство управляющего шахты руками забастовщиков, доведенных до безумия нуждой и жестоким обращением. В январе 1886 года толпа бастующих шахтеров в городке Деказвилль, в Пиренеях, сознательно или спонтанно повторила это преступление: управляющего шахты выбросили в окно его кабинета, прямо в руки шахтеров, которые буквально растерзали несчастного {40}. Этого акта звериной, варварской жестокости оказалось достаточно, чтобы заставить притихнуть даже самых азартных спорщиков в правительстве — в Париже и за его пределами.
Это событие породило страх — он ширился, охватывая фабричные конторы и местные законодательные собрания; по всей Европе наконец-то обратили внимание на требования рабочих — то, чего они никак не могли добиться мирными забастовками. Энгельс говорил, что это событие и его последствия знаменовали собой смерть утопического социализма во Франции {41}, положили конец невнятным мечтам о лучшей жизни, которые хоть и обнадеживали интеллектуалов, но были совершенно бесполезны для рабочих, лишенных буквально всего, в том числе — и человечности.
Всего три рабочих вошли во вновь избранную Палату депутатов, однако они использовали все свои возможности, чтобы обратить внимание остальных на проблемы рабочего класса, а в марте 1886 года Палата приняла беспрецедентное решение — условия работы и жизни шахтеров должны быть улучшены.
Оптимизм и энтузиазм Энгельса, связанный с «революцией» во Франции, буквально брызжет со страниц его писем того периода. Впервые во французском правительстве признали права рабочего человека {42}.
Трудовая партия Лафарга и Геда (созданная Гедом в 1880 г. в качестве первой французской марксистской партии) формирует Национальную федерацию профсоюзов, чтобы обеспечить поддержку своих кандидатам на местных выборах и укрепить те завоевания, которых добились социалисты после событий в Деказвилле {43}.
Улучшения ситуации в Англии Энгельс пока не предполагал, поскольку сита английских социалистов наивными и не имеющими четкого плана действий. Однако развитие событий в Германии он считал позитивным, а положение дел во Франции и Америке — крайне важным для всего движения. В 1886 года рабочие 8 американских городов протестовали, требуя введения 8-часового рабочего дня (средняя продолжительность рабочей недели составляла 60 часов). Протестные акции завершились большой демонстрацией и забастовкой, прошедшими 1 мая — в них участвовали несколько сотен тысяч человек. Воодушевленный и довольный, Энгельс тем не менее опасался, что американскому рабочему движению не хватает серьезной теоретической базы {44}.
Социализм в изложении Маркса (термин «коммунизм» теперь все чаще употреблялся лишь в отношении будущего бесклассового общества) — с его акцентом на расширение прав и возможностей рабочих при помощи образования, создания профсоюзов и политических партий; на цели, предполагающие введение общественной собственности на средства производства и дальнейшее полное разрушение капиталистической системы — был уже хорошо известен во всем мире, однако понимали его с трудом, особенно в англоговорящих странах. Однако положение дел постепенно менялось. Работа над английской версией первого тома «Капитала» шла довольно бойко (помощь Эвелинга, впрочем, впечатляла мало: переводя одну из глав, он запросто пропустил 50 страниц {45}), а Либкнехт, Тусси и Эвелинг отправились в турне по США с лекциями о «социализме Маркса».
Тусси и Эвелинг отплыли из Ливерпуля на борту парохода «Сити оф Чикаго» 31 августа, а в Нью-Йорк прибыли 10 сентября 1886 года; Либкнехт ехал отдельно. Эвелинг и Либкнехт были приглашены в США Социалистической рабочей партией Америки, созданной в Нью-Йорке и состоявшей в основном из немецких эмигрантов. Тусси не была официально приглашена, но партия воспользовалась ее приездом — и дочь Маркса выступала практически в каждом пункте остановок во время их большого турне.
Социалистическое движение в Америке было совсем молодым, и в данный момент новости о рабочих занимали все первые полосы газет — отчасти из-за проходящего суда и ожидаемого приговора семи рабочим, обвиняемым во взрыве бомбы в Чикаго, в мае этого года, так называемом «взрыве в Хеймаркете». Тусси страшно нервничала по этому поводу и писала Лауре, что предвидит осложнения в поездке из-за чикагского дела. Зато Эвелинг видел лишь выгоды этого турне, рассчитывая на серьезную прибыль; он писал Лауре и Лафаргу: «Если мы заработаем миллионы, то первый же из них потратим на билеты от Кука», — имея в виду, что Лафарги смогут присоединиться к ним в Соединенных Штатах {46}.
С момента прибытия в Америку Эвелингов осаждала пресса (Тусси говорила, что репортеры рыщут, словно волки) {47}. Один репортер отметил их растерянный вид в момент высадки в порту, а Эвелинга описал, как «типичного квакера» — в сером костюме и широкополой черной фетровой шляпе. Тусси, опиравшаяся на руку мужа, была в большой белой шляпе из соломки, с белым пером; загоревшая во время морского путешествия {48}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});