(20 штук) 750 руб., коробка спичек 120 руб., извозчик не менее 3000 руб., «вольный» парикмахер 400 руб., починка ботинок от 1000 до 5000 руб., дрова 30 000 сажень; но существование нашего «среднего» круга вряд ли много ухудшилось. Мяса часто не едим целыми месяцами, главный продукт питания – пшенная каша; но пропитание достаем себе не с большими трудностями, чем ранее. Достигается это тем, что, вопреки всем декретам и всем «нивеляторским» тенденциям наркомпрода[301], все шире распространяется «паек», получаемый рабочими и служащими. Только этот паек, в некоторых ведомствах очень почтенный, и позволяет хозяйствам вроде нашего (живу с Аб. Никиф., Ритой[302] и Женей[303], и все, кроме Риты, получаем пайки: я по «Социалистической академии») [304] сводить концы с концами, почти не прибегая к вольному рынку. Все это, конечно, достигается за счет какой-то части – части рабочих, многих служащих и бывших, непристроившихся буржуа – которые форменно голодают. Спекулянты же, люди, нажившиеся в начале революции, врачи с практикой и т. д., кормящиеся вольным рынком, тратят сумасшедшие суммы на поддержание жизни – 400–500 тысяч в месяц, а то и более. Заработки – номинально – ничтожны: высшая тарифная ставка 4800 в месяц, путем «премий», «сверхурочных» ее натягивают до 15–20 тысяч очень часто; есть «спецы», особенно в жел. – дор. и военном ведомствах, коим открыто платят 50 и 100, а то и 400 тыс. в месяц! Зато есть швейцары, сторожа, машинистки, которые реально получают 1500 и 2500 в месяц. Неравномерность в реальных доходах стала громадной. Что касается «комиссарского сословия», то его высший
standard of life[305], обусловленный льготными получками продовольствия, уже почти не скрывается или скрывается гораздо менее, чем в прошлом году. Люди, как Рязанов и Радек, как Рыков, раньше ведшие борьбу с «неравенством», теперь не скрывают на своем столе белой булки, риса, масла, мяса и (у Радека и Рыкова) бутылки доброго вина или коньяка. О Караханах[306], Каменевых, Бончах[307], Демьянах Бедных[308], Стекловых[309] и говорить не приходится: эти жируют. Только Анжелика[310], Бухарин[311] да Чичерин[312] – из звезд первой величины – еще выделяются «простотой нравов». Поселенный в «советском отеле» брат Садуля[313] (есть такой чин; он виноторговец) был по распоряжению Карахана переведен на положение «выздоравливающего», то есть изъят из общей столовой отеля, где кормят тухлым супом, и получил право заказывать что захочет: и вот он ежедневно по словарю заказывает: «бифштекс с спаржей и луком» или «телячья котлета с зеленым горошком», и комендант ему все это доставляет из Охотного[314], наживая сам примерно 100 % (все ставится в счет Комиссариату иностранных дел). Это пример мне лично известный, вероятно, один из многих. Званые ужины, где общаются лесопромышленники и т. п. публика с «ответственными работниками» и где по счету заплачено несколько сот тыс. руб., считаются в порядке вещей. Есть даже санатории (немногие: привилегированные), где рис, масло, балыки, осетрина и икра – обычный предмет питания.
Атмосфера моральная, как сказано, удушливая. Живем скучно. Сильных ощущений, кроме время от времени от вновь поднимающейся, набившей оскомину травли меньшевиков с террористическими выкликами, вовсе не знаем; да и то с каждым разом даже эти проявления истерии становятся все более казенными, лишенными искры энтузиазма и не находящими отклика даже в большевистских массах. В большевизме страшный застой мысли: ни порывов, ни «святого беспокойства» за завтрашний день революции не видно. Типичным представителем власти и правящей партии стал Каменев, сытый, с свиными глазками, подчас с манерами доброго папаши-лордмэра, пекущегося о «населении вверенной ему губернии», подчас разражающийся грозными филиппиками против внутренних и внешних врагов, но и это без внутреннего огня и без убеждения; говорят, после 5 минут разговора на общую тему о перспективах он начинает зевать. Троцкий в январе размахнулся было «величавой» аракчеевской утопией милитаризации труда и «трудармий» [315] и скоро уже остыл, увидя, какая истинно российская ерунда из этого получается, и обрадовался, когда Пилсудский[316] дал ему возможность вернуться к привычному занятию – разводам, парадам и награжденью знаменами. Радек из германского плена вернулся освежившимся, взбудораженным и критически настроенным, позволяя себе в частных разговорах «ужасаться» по поводу коррупции, «казенщины» и духовной смерти большевизма и публично критиковать планы милитаризации и отстаивать самодеятельность пролетариата. Его пару раз слегка посекли, и он пришел к выводу, что при данном режиме можно «влиять», только пролезши в Центральный комитет. Для этого он пополз на четвереньках, с большим трудом, но пролез-таки, опредательствовав по отношению к оппозиции, которая сформировалась перед последним съездом партии[317], да так на четвереньках и остался и теперь превратился в чистейшего официоза, который сегодня доказывает, что в Германии до революции очень далеко, потому надо ввести в III Интернационал независимых, а завтра – что независимых надо гнать в шею, ибо все созрело; сегодня уверяет, что наша программа – отбить нападение Польши и заставить «панов» подписать мир, чтобы вернуться к «мирному строительству», а буквально назавтра – что мы мира с «панами» не подпишем, а, пройдя Польшу и поставив там советскую власть, вторгнемся в Германию, чтобы подать руку коммунистической революции, которая к осени там разразится. Даже Ларин… перестал писать проекты и почти замолк. Рыков, Томский[318], Шляпников[319] пытались поднять большую бучу, отстаивая влияние профессиональных союзов на управление производством против «единоличного начала» и милитаризации. Рыков капитулировал на самом съезде. Томский – после съезда партии, а Шляпникова до съезда угнали в Европу раскалывать профессиональное движение. После предательства вождей рядовая оппозиция, которая действительно первый раз была широкой и обнимала рабочих-профессионалистов и многих местных деятелей, восстающих против мертвящей гиперцентрализации, а также идеалистов, возмущенных чекистами и коррупцией, была легко раздавлена. На Украине ее «выжигают каленым железом», ссаживая с мест, ссылая на фронт и в глухие углы. То же и в других местах. На днях в Туле выслали на фронт 200 рабочих-коммунистов, упорно стремившихся ссадить свой комитет и Исполком, состоящие, по признанию даже здешних большевиков, из делячески полууголовных элементов.
Этот факт глухой и неосвещенной сознанием внутренней борьбы внутри большевизма – может быть, самый важный в теперешних событиях, хотя его результаты не скоро скажутся. Господствующая в партии диктатура и культ Ленина мешают оформляться оппозициям и убивают в корне гражданское мужество. Но уже сейчас видно, что если наступит внешний мир и исчезнет угроза ликвидации всего и атмосфера станет менее напряженной, то не только рабочие вообще подымут голову, но и среди коммунистов