развинчены физически и очень мало работоспособны, а последние двое притом именно по отношению к «отмежеванию слева» проявляют иногда слишком большую нерешительность и дипломатичность; а более молодые – Югов, Плесков[352], Трояновский, Далин, – на которых и держится текущая работа, недостаточно авторитетны в такой период, когда нет никакой свободной дискуссии и никакой коллективной партийной умственной жизни и когда поэтому рядовые члены партии ждут каждый раз пароля от людей, лично наиболее авторитетных.
Все это я Вам пишу, чтобы Вы поняли, почему, несмотря на признание всеми необходимости поездки за границу, решение «отпустить» меня было принято лишь скрепя сердце при сильной оппозиции Череванина и на местах может вызвать бурю недовольства.
Приехала сюда, как Вы знаете, делегация независимых для переговоров о возможности вступления их в III Интернационал и об условиях такого вступления. На конгрессе они, подобно французам, участвовали как гости, но вели себя, конечно, с гораздо большим достоинством. Как свое условие они поставили «автономию» для каждой нации в проведении общей политики. Им, в свою очередь, ответили требованием выкинуть Штребеля, Каутского, Гильфердинга и т. д., безусловно повиноваться и т. п. Они уедут сообщать об этих переговорах своему ЦК, и тогда, по их словам, начнется в партии новая дискуссия. Дитман надеется, что, в связи с тем, что они здесь узнали о положении дел, удастся добиться пересмотра лейпцигского решения. Криспин говорит осторожнее, но тоже заявляет, что такое присоединение, какого хотят большевики, немыслимо. Мы обрушились на самую постановку вопроса об «автономии», которая сводится к тому, чтобы ценою завоевания свободы действий у себя дома в сторону отклонения вправо от большевистской ортодоксии окончательно санкционируется «автономия» русских большевиков от всякого международного социалистического контроля в деле их собственной внутренней политики и в деле их международной политики, которой они ставят и будут ставить международный пролетариат перед совершившимися фактами и на Западе, и на Востоке, и на Юге. Дитман признался, что получилось для европейцев и неудобное, и недостойное положение «граждан 2-го ранга», но что-то не видно, чтобы он и его друзья наметили выход из него. Пока нам приходится лишь поддерживать в них «осторожность» в деле давания большевикам новых авансов; большего нельзя достигнуть ввиду состава делегации, где Дитман и Криспин нейтрализуются Деймигом[353] и Штеккером[354]. Желая быть лояльными, первые двое, познакомившись с нами, предложили нам вести беседу совместно со всей делегацией. Но левые вдруг возымели сомнения, будет ли «лояльно» им в Москве видеться с официальным центром партии, борющейся против советского правительства. Сошлись, по обыкновению, на гнилом и постыдном компромиссе: они будут беседовать не с ЦК, а со мной и кем-нибудь еще лично. Мы ответили Дитману, передавшему это предложение, что мы отклоняем эту честь и отказываемся от всяких разговоров с делегацией, приглашая их двух пожаловать к нам в ЦК. Выслушав это, Дитман просиял и сказал, что этот ответ идет навстречу его желанию и он лишь считал неудобным «подсказывать» его нам, но что в такой форме он окажет свое действие (eine wohlverdiente Ohrfeige[355]). Мы заявили, что подробный протест пошлем в их ЦК и потребуем официального ответа, поддерживает ли их партия с нами официальные отношения, как с одной из партий небольшевистского толка. С тех пор мы беседуем только с этими двумя и надеемся этими беседами сильно подготовить почву для более широких разговоров.
Пока ограничиваюсь этим. Надеюсь писать Вам из-за границы. Если до отправки письма будет что-нибудь существенное, добавлю. Крепко жму руку.
Ю. Ц.
Из письма А. Н. Штейну, 4 августа 1920 г
Дорогой Александр Николаевич!
Явилась надежда, что отныне удастся сравнительно регулярно посылать письма за границу. Пишу это письмо «для пробы», полагая, что последнее, посланное с итальянским товарищем, Вы получили и находитесь в курсе наших дел.
За истекшую неделю ничего особенного не наметилось, кроме, пожалуй, еще более резко обозначившейся тенденции смотреть на войну с Польшей как на пролог к германской революции, а потому и не желать скорого окончания этой войны. Верно, в этой связи власти обратили наконец внимание на нестерпимо националистские нотки в официальной антипольской агитации: Троцкий постановил закрыть орган «военспецов» «Военное дело» [356] за «шовинизм», который там свил гнездо не со вчерашнего дня. […] «Оборонческая» идеология войны с Польшей заменяется «всемирно-революционной».
Кашен и Фроссар окончательно присоединяются к III Интернационалу, судя по письму первого, помещенному в сегодняшних газетах. Пресса условием вступления французов ставила «исключение Альбера Тома и Кº». Любопытно, какие обязательства взяли на себя в этом смысле Кашен и Фроссар. […]
В. Герцог[357], как мне сообщили, выступил на митинге в Смоленске, куда прибыл вместе с англичанами знакомиться с фронтом. В своей речи он заявил: как вы расправились с меньшевиками и прочими социал-предателями, так мы расправимся с Каутским, Гильфердингом и Кº.
В восточной политике большевиков замечается кой-какой «гамлетизм». После того как, по-видимому, обо всем дотолковались с Мустафой Кемалем[358] и другими националистами, появились здесь «турецкие коммунисты», выразившие недовольство по поводу этих шашней с буржуазией. Их протесты, видно, возымели действие, ибо тотчас после отъезда послов Мустафы Кемаля бюро III Интернационала опубликовало воззвание к рабочим Турции, Армении и Персии о созыве на 1 сентября общего рабочего конгресса для этих трех стран. Пока что, по-видимому, большевизм плохо прививается на Востоке, ибо в Азербайджане крестьяне отказались принять переданную им нами помещичью землю, так как «шариат[359] запрещает брать чужую собственность».
Не выходит что-то и с «Башкирской советской республикой». Вторично ее «автономное» правительство сменено Москвой. На этот раз его просто арестовала уфимская чрезвычайная комиссия. Причина, главным образом, то, что Башкирия не дает хлеба. Теперь, с созданием более обширной Татарской республики на Волге, возникает прямая опасность, что при стремлении выкачивать у этих автономных республик не только рекрутов, но их хлеб, советская власть сама организует целый ряд мусульманских Вандей[360].
На бывшем только что совещании продовольственников несколько человек сделало слабую попытку поставить вопрос об изменении всей системы в смысле взимания с крестьян определенного, прогрессивно возрастающего натурального налога с тем, чтобы остатком хлеба он распоряжался свободно. Но коммунисты наложили свое veto, и вопрос не обсуждался даже.
Неурожай грозит превзойти 1891 год[361] во всей России, кроме Сибири и Северного Кавказа до Новороссии. Что в этом положении будет делать советская власть, трудно себе представить.
Забастовка протеста московских печатников повела к новым арестам и иным репрессиям. Сейчас в московской тюрьме заключено свыше 30 печатников. Привет друзьям. Крепко