начнется взаимная грызня. Это тем более неизбежно, что всасывание ими отбросов из всех партий-интернационалистов, социал-демократов, эсеров правых и левых, Бунда, анархистов и даже кадетов, вроде Гредескула[320], ныне познавшего свет истинной веры, – еще более разжижает первоначальную консистенцию большевизма, чем то делало ранее пропитание партии присосавшимися авантюристами.
По части переходов к коммунистам за последнее время наша партия особенно отличилась. Ушли, кроме Хинчука, Яхонтова, Дубровинской[321], еще Чиркин[322], Булкин (!), Илья Виленский[323], а теперь и своевременно исключенный нами Майский[324]. Вообще, бывшие ультраправые особенно часто переходят. Не все, конечно, по шкурным или карьерным соображениям. Многие «левеют» искренно, подталкиваемые бессознательно потребностью отдаться без гамлетизма[325] той общественной работе, которая сейчас монополизирована государством и в области которой, конечно, кое-что положительное делается при всей бестолочи. Искренно, конечно, перешел Виленский. […] Заславский[326] поместил в печати письмо о том, что, убедившись в том, что ошибался в оценке большевизма, он отказывается от политики и предается отныне одной культурной работе. В партии (особенно на юге) все еще сильно ультралевое крыло, которого лидеры, вроде Бэра, вероятно, в конце концов уйдут, но которые пока своим требованием «еще смягчить тон» борьбы с большевизмом и стремлением замазывать вопрос об отношении между демократизмом и «советизмом» и о политике по отношению к крестьянству вносят большую смуту.
Партия живет и работает кустарно и урывками, ловя благоприятные моменты вроде профессиональных съездов или выборов в Совет, чтобы высунуть нос наружу. Устойчивой, постоянной работы не может быть и, верно, не будет, пока не будет мира России с Антантой. А будет ли он? Кроме Антанты, тут много зависит от большевиков, которые все больше (не исключая и «самого» [327]) влекутся стихией, сегодня увлекающей их воевать с Польшей до советской революции в ней, а завтра – поднимать мусульманский Восток против Англии. Не забудьте, что от военных комиссаров и командиров до чекистов и новейших интендантов колоссальных органов снабжения масса лиц заинтересована, как это было во Франции в 1794 г. [328], чтобы внешняя война стала перманентной, а все фанатики и доктринеры коммунизма искренно боятся мира с Европой и особенно торговли с ней, которая будет разлагать все «устои».
Мне живется пока сносно. Много приходится работать в ЦК, потому что осталось нас немного: Фед[ора] Ильича сослали, многие сильно потрепаны и нуждаются в летнем ремонте. […] В. Н. Крохмаль[329] крепко сидит в тюрьме по делу «Центросоюза» [330], обвиняется в операциях с Беркенгеймом, производившихся за спиной большевистских членов правления. Мой брат Владимир уже 2 мес. как арестован по делу «Союза возрождения», по которому с год почти сидит В. Н. Розанов. Владимир обличен в немногих грехах, но могут держать долго. Д. Д. [Далин] все сидит, болел серьезно сыпным тифом и плохо оправляется от него. Недавно арестовали Года, чему охранка страшно рада, так что даже обращается с ним соответственно любезно. Чернов остается «неуловим», и за эту неуловимость месяца 3 назад арестовали его экс-жену О. Е. Колбасину[331] с двумя ее 15-летними дочерьми и его 9-летней дочерью. Последнюю большевистские дамы вырвали через несколько дней, старшие посидели некоторое время, а О. Е. Колбасина сидит, несмотря на болезнь, до сих пор. Чернов обратился в совнарком с открытым письмом, в котором поздравлял с блестящей победой. Когда в хлопотах было указано, что фактически О. Е. взята заложницей, Дзержинский заявил, что он взятия заложников не допустит; после чего состряпали комедию «следствия»: у О. Е., которую арестовали в момент отъезда с детьми в Оренбургскую губернию, взято было письмо от Чернова к кому-то из местных людей, так вот наряжено «следствие» об этом письме, и Колбасина, далекая от всякой политики, привлечена к следствию. Надо огласить все это.
Лидия Осиповна все похварывает, заведует «Советом защиты детей», в котором удается немало делать, несмотря на препоны наркомпрода. Там же служит Абр. Никиф[орович Алейников], который должен был ехать по делу устройства детской колонии в Швецию, но в последний момент задержан несогласием ЧК отпустить его. […]
Прилагаемое здесь письмо прошу передать или переслать Мергейму[332]. Всего лучшего. Надеюсь еще иметь от Вас письма. Крепко обнимаю.
П[авлу] Б[орисовичу] пишу в Цюрих.
Ю. Цедербаум
Из письма Е. Л. Бройдо, 26 июня 1920 г
Дорогая Ева Львовна!
Повинную голову меч не сечет, но Вас очень следует поругать за прошлое. То, что Вы в момент нашей абсолютной оторванности от Европы не снеслись с нами перед поездкой, не только нас огорчило и оскорбило, но и нанесло удар делу, хотя бы тем, что Павла Борисовича, который оставался в неведении относительно характера нашей работы, поставило в фальшивое положение, когда он теперь только убедился, что мы далеко разошлись с ним и в вопросах русской политики и в проблемах международного движения. Должен откровенно сказать, что во всем ЦК сообщение о Вашем отъезде было воспринято как симптом прямого разложения, охватившего партию. Надеюсь, что теперь сношения, между нами восстановленные, останутся регулярными.
Пишу наскоро, ибо только что получил Ваши письма, а завтра надо сдавать отчет. Из письма к Ал. Н. [Штейну] узнаете остальное. Сейчас прежде всего о положении дел в партии.
а) Течения. В течение всего 19-го года шла упорная борьба «правых» и «левых» течений. Она обострилась, когда мы решили в разгар успехов Деникина призвать к активному участию в обороне. На севере и в центре правые, по общему правилу, остались на позиции «лояльной оппозиции», критикуя нас и уклоняясь от активного проведения нашей линии, но не стремясь проводить сепаратной политики в большом стиле. Поэтому здесь обошлось без раскола и лишь отдельные лица фактически ушли из партии, отказавшись перерегистрироваться. […] Лишь по отношению к Саратовской организации, поднявшей открыто знамя бунта и объявившей, что не будет подчиняться ЦК и образует свой особый фракционный всероссийский центр, мы прибегли к крайней мере: исключили ее из партии. На юге было хуже. Чтоб иметь руки развязанными для органич[еской] работы при Деникине, харьковские правые… откололись от местной организации накануне прихода деникинцев, при них немало скомпрометировались; мы их объявили вне партии. В Екатеринославе правая группа еще раньше формально вышла из партии в ответ на призыв к защите революции от Деникина, а по приходе последнего повела себя позорно и теперь рассыпалась. В Одессе организация в большинстве правая… за время Деникина вела такую политику приспособленчества, что нам теперь приходится ее распускать и реорганизовывать сверху. В Ростове