шапку в охапку, и к родным пенатам, загоняя коней!
Мир спасли, а свои шуры-муры Слава пусть разводит тут в одиночку. Денег отсыплю вволю, оставлю ему и Наину с Ванькой, а сам – домой!
Вдруг дед привлек мое внимание.
– И так я хотел еще раз серебряный кинжал повидать перед смертью…
– Подожди-подожди! Какой, говоришь, кинжал?
– Так серебряный! С широким лезвием, чтобы мимо сердца не промахнуться. Что ты бестолковый какой, толкую тебе, толкую…
– Только ручка серебряная? – перебил я словоохотливого старца, – или и лезвие тоже?
– Ручка-то как раз бронзовая, а вот лезвие так и сияет серебром – на этого врага только такая и нужна.
– И кого же Абен в таких особенных врагах числил?
– Он мужик смелый был, во время восстания нашим десятком командовал, и ничего не боялся – норманнов-наемников бил и в хвост, и в гриву! Абен опасался всю свою жизнь только вурдалаков, против них и кинжал такой невиданный завел.
Почему, отчего, сейчас уж не угадаешь, а он не рассказывал. В наших краях эти твари испокон веков не водились, мы их никто и не боимся. Только ведь Абен не всю жизнь лавочником был, немало и попутешествовал, и в дружинниках послужил, и купеческие сделки с дальними поездками в чужие края проворачивал, словом – видал виды. Может где-то и сталкивался с вампирами, кто ж его знает.
Как-то раз по пьяни проговорился: мол этот поганый род мстить мне до последнего будет. А чей род, не сказал. Из своего села после возвращения почти никогда не выезжал, за товаром вначале посылал приказчиков, а как сыновья подросли, они стали ездить.
– Серебро же металл мягкий, гнется, поди, при ударе?
– Именно это лезвие – нет. Этот кинжал к нам из чужедальних краев привезли, видать закалка какая-то особая. Вроде, нож как нож, а стоит как три дорогущих меча с парой арабских скакунов в придачу. Зато при ударе лезвие ведет себя так, будто из самолучшей стали выковано. Убийственный клинок! Украшен не самоцветами, а арабской вязью. Никто у нас эти чужие письмена прочесть не может, но при продаже Абену сказали, что это наговор против кровососов, и с этим заклинанием убийственная сила кинжала удесятеряется. Действует на них, будто он ядом пропитан.
До их села Добра-Поляны тридцать с лишним верст добираться, я не осилю на хромой-то ноге. Хотел последний раз кинжал повидать, как раз и похороны завтра, проводил бы старого товарища, только никак не получается.
– В другой раз сходишь, какая тебе разница, – буркнул я.
– Да пока Абен жив был, дело было ясное. И пригласит, и приветит. Из нашего десятка только мы с ним в живых и остались – остальные на поле брани полегли.
Только его больше нет, а сыновья ох и тяжелы на характер, что старший, что младший. То ли покажут, то ли проводят взашей, не угадаешь. Может и в самом деле Абена вампиры отыскали? Кто знает.
Н-да, дело надо было порешительней брать в свои руки. Я пододвинул свою табуретку поближе к старику и негромко спросил:
– Дед Банчо, ты хорошо слышишь?
– Да не жалуюсь, – ответил дед, с недоумением глядя на меня.
– Без лишней огласки поговорить бы надо, – негромко начал я.
– Говори!
– До нашего отъезда помалкивать бы об этом желательно. Утерпишь?
– Могила!
– За мной ведь тоже вампир охотится, верные сведения имею. Пришел из Валахии, звать Мирча. Сейчас где-то поблизости бродит, меня поджидает. Договориться с ним невозможно…
– Да какие с кровососом договоренности! – вскинулся ветеран.
–…нужно убивать, – продолжил я.
– Во-во! Не робей! Бей гада!
– Да я не сробею. Только вот бить-то мне его нечем. Обычным железом вурдалака не порубаешь, меч или сабля здесь бесполезны. Наш отряд совсем по другому делу на Запад идет, это поганое известие я на днях уже тут, в Болгарии, получил. Как и твой друг Абен, я тоже решил, что без серебряного кинжала мне не обойтись, и тоже готов отдать за него любые деньги. Хотели попутно в Хасково завернуть, и там нужную вещь изготовить, ваш-то кузнец вряд ли осилит…
– Где уж ему, засранцу! Только глаза заливать каждый день горазд!
…, а тут вдруг готовое изделие близехонько объявилось! Да еще и усиленное арабским волшебством! А я бы уж не сробел. Да сам видишь, дело нелегкое, наследники с трудными характерами попались. Вполне могут сказать: мы память об отце не отдадим! – или: мы ему кинжал в гроб положим! А ты, мол поезжай лесом и подыхай, как знаешь!
Дед Банчо потер подбородок.
– Вполне возможная вещь, – согласился он с моими доводами. – Оба редкие гниды, что старый, что малый. Характерами братья в мать-покойницу задались, Абен совсем другой был – широчайшей души человек. Твои предложения, сотник?
– Тебя они хорошо знают?
– Известен. Видали с отцом не раз.
– Хочу поехать к ним с тобой. Ты не против?
– Схоронить друга – святое дело!
– У их села кто болярин?
– Иван Асен, – удивленно ответил старик. – И у них, и у нас. А тебе-то какая забота?
– Хочу своим словам побольше весу придать. Сейчас кто я для них? Русский болярин? Плюнуть да растереть! У меня иностранного акцента в речи не чувствуется?
– Как истинный болгарин говоришь!
Молодец переводчик, не подкачал!
– Вот и скажешь, что я на посылках у вашего Асена состою, прибыл проверить, нет ли в смерти лавочника чего предосудительного. Струхнут братья, все покажут, все расскажут. Тут и про кинжал поговорим.
– Не поймают на вранье? Ты же с русской ватагой пришел?
– И что? Я, может, из болгарских захудалых боляр, потому у Ивана Асена и служу. И мне велено русского боярина со свитой до столицы проводить, важные вопросы в дороге обсудить.
Сам ваш болярин не хочет тут в участниках числиться, византийцы за такую дружбу и взыскать могут, а за дела Владимира – есть у вас такое имя?
– Как не быть!
–…никакого взыска не будет – мало ли он куда и зачем по своей надобности поперся. Владимир по ходу решил с проверкой сельцо, где таинственное происшествие произошло, посетить, нет ли тут зловредного убийства какого? И от имени болярина Ивана взяться карать и миловать. И больше, конечно, карать. От ужаса передо мной на цыпочках плясать будут!
– Здорово придумал! – одобрил дед. – Верно, Особая сотня! Давай уж и болярскую фамилию тебе нашу подберем.
– Давай!
Банчо подумал, поколебался и спросил:
– Как тебе фамилия Тих? Деляны сами в большой силе нынче стоят, чужим служить не пойдут, а Тихи захудалели последнее время, в самый раз будут.
– Пойдет. И запомни: ты