поработаешь в ЕЕ харчевне!
Да еще, скорее всего, я все-таки пришлю и умелого человечка из своей отборной сотни с острой сабелькой и длинным ножичком!
Пламен стоял весь трясущийся, побледневший, ручонки тряслись. Посмотрел на его портки – слава Богу, пока еще не мокрые!
Он торопливо залопотал:
– Болярин, прости! Не разобрался, не понял, с кем дело имею! Не надо уезжать, не надо сестре ничего говорить, а самое главное, не надо никого из твоей сотни присылать! Сейчас все как надо переделаю!
Я начальственно похлопал его по плечу.
– Ладно, прощаю. Беги столик для Банчо освобождай. Хочешь посетителей друг к другу усаживай, хочешь в шею гони, твое дело. Столик должен в каком-нибудь углу стоять, окружение других столов с людьми нам с Банчо мешать будет. Но гляди у меня, еще раз так ошибешься, я прощать больше ничего не намерен! Да гляди никому, особенно жене и сестре, об этом не говори! Бабы болтливы, а тут дело очень тайное! Если узнаю о твоей болтливости, накажу. Ох, страшно накажу! И еще: деду скажешь, что его любимое вино закончилось, а на наш столик две бутылки поставь. Беги.
Пламен попытался поцеловать мне на прощание руку, но я ее вырвал, и выдал ему поощрительную оплеуху.
– Пшел! – и он унесся.
Я вам тут покажу Тайный приказ Земли Русской! Изображу ОГПУ и НКВД в одном флаконе!
Еще поговорил с Марфушкой, и вернулся в обеденный зал уже с ней.
Пламен успел очистить столик в углу, и водрузил на него аж серебряный канделябр с пока еще не горящими пятью свечами вместо стоящих на всех других столах глиняных плошек с зажженным фитилем, плавающем в каком-то масле или растопленном жире.
Приличный металлический подсвечник в этой корчме служил знаком, что этот столик занят, и садиться за него нельзя. Но даже перед глазами любимца хозяйки Богуслава стояла трехсвечовая медяшка, а для меня Пламен где-то добыл пятисвечный серебряный канделябр! Видать, проняли его мои речи до самого нутра!
В данный момент половой усиленно подносил еду нашей ватаге. Я сел, по-американски вытянул ноги и положил одну на другую. Конечно, сильно не хватало для полноты образа шерифа тлеющей гаванской сигары во рту, ну да и так сойдет!
– Эй, мальчик (американизм «бой» здесь не поймут)!
Пламен тут же подскочил ко мне, не обращая внимания на призывы из других мест.
– Чего изволите?
То-то же! А то вмешиваться не позволю! Ишь ты мне!
– Чего дед Банчо поесть любит? Доложи!
– Поесть старичок речную рыбку любит, от морской отказывается, – торопливо взялся излагать докладчик. – Говорит: ее от моря уже тухлую довозят, а кефаль всякую возле побережья кушать надо. А здесь она, даже вареная или жареная, уже с душком.
Говоришь ему: другие же едят и не жалуются, а он: они этого не понимают, а свой нюх давно пропили.
– Нужную рыбку сегодня найдешь?
– Конечно!
– Ладно, беги работай. Смотри чтоб дед куда-нибудь в другое место не уселся.
– Прослежу!
Ему осталось только щелкнуть каблуками, выбросить вперед правую руку и подобострастно гаркнуть:
Яволь, герр штандартенфюрер! – и кусочек советского фильма о буднях абвера был бы воспроизведен один в один!
Вдруг перестал жевать Ванька. Что еще?
– Мастер, а почему ты с Пламеном так жестко говоришь? Меня же ты, вроде, так не жучишь?
– Ваня, ты смелый воин, а он трус и поганец! На тебя я всегда могу положиться, а он для меня нет никто.
Наш паренек, не вставая, выпрямился, и горделиво посмотрел на жену – видала? А ты все – бестолочь, бестолочь!
И тут у меня появилось ощущение повторного щелканья каблуков сапог, только на этот раз убежденного фанатика-эсэсовца:
– Мастер, да я за тебя любого порву!
А в голосе звучало: Хайль, майн мастер!
– И я тебя в беде не оставлю. Да ты кушай, кушай.
Дед Банчо появился через полчаса. К нему подлетел половой, и бережно ухватив старика под локоток, провел к нужному столику. Старик попытался было запротестовать: да не хочу я туда, ты меня к людям посади! – но официант был непреклонен: люди скоро появятся! – и Банчо вынужден был присесть в уголок.
Второй взрыв возмущения вызвало сообщение о том, что «Старое монастырское» только что закончилось и будет теперь только завтра.
– Да дал бы ты им другого винища, какая им разница! Тут никто кроме меня в сортах вина и не понимает! Лопали бы, что дали! А мне теперь назад домой переться, весь вечер глухой старухе в ухо последние новости трезвым орать, – и дед возмущенно засопел.
На его столе уже ожидали своего часа два чистейших стакана.
– Вот, чашек наготовил, а пить из них нечего! – осудил ветеран неразумную деятельность полового, и начал крутить головой как сыч в глухом лесу.
– Пора! – скомандовал воевода, напряженно следивший за развитием событий, – промедлим, упустим деда! Убежит!
Конечно, последний раз дед бегал больше двадцати лет назад еще до ранения в ногу, но время вступать в бой засадному полку в моем лице действительно пришло. Я ухватил обе плетенки с вином и отправился «брать языка».
– Здорово, дед Банчо! – поприветствовал я старика, подойдя к его столику и широко улыбаясь, – присесть позволишь?
– Садись, – буркнул огорченный старожил, – у меня тут лишнего места много!
Емкости с вином я водрузил в центр стола.
Дед заинтересовался.
– Что-то у тебя оплетка на бутылях очень уж на такую у «Старого монастырского» смахивает…
– Можешь не раздумывать, это оно и есть. Выпьешь со мной?
– Наливай! – обрадованно вскричал дед.
Я налил, Банчо торопливо взялся пить, дергая на каждом глотке острым кадыком. Выпил, бережно опустил стакан на стол и крякнул, проведя указательным пальцем по седым усам:
– Эх, хороша!
Я тоже пригубил. Вино как вино, ничего особенного. Почему оно так благотворно на старика действует, понятия не имею. Сорт винограда что ли для его изготовления какой особый берется? Не угадаешь!
– А ты из каких будешь? – поинтересовался Банчо. – А то болтают у нас тут разное, а точно никто ничего и не знает. Вы, вроде русские боляре будете, а ты себя как простой человек ведешь. Помоги, уважаемый, разобраться.
Я рассмеялся. Поможем, наврем сколько сможем!
Налил ему второй стакашек, не будем терять времени, и заговорил.
– А я из простых воинов и есть. Владимиром меня звать. Боярством и землей меня наш князь недавно одарил за доблесть в бою. Служу сотником Особой сотни при Старшем воеводе Богуславе, вон он нахмуренный сидит.
– А что ж старшего твоего так озаботило? Плохи, что ль ваши дела?
– Дела-то наши хороши, да он