Вернемся к Толстому.
В ходе работы, в ходе борьбы переосмысливания Толстой борется с элементом случайности в своих рукописях.
Когда дворяне разных рангов встречаются на охоте, по-разному ведут себя, причем слабый побеждает сильного, и когда говорится о собаке, единственной собаке ростовского дядюшки, которая одна подхватила волка, то здесь сказывается многократное использование судеб одного и того же героя.
В черновиках дядюшка потом с другими героями встречается на поле Бородина.
Это возможно.
Но это всего возможнее в романе. Кроме того, ополченцы, с которыми должен был быть дядюшка, не были в самом бою. Все это было потом убрано.
Уменьшение случайности – черта Толстого. Пьер Безухов спас французского офицера от сумасшедшего, который в него стрелял.
Первоначально этот француз оказывался маркизом, итальянцем, который поздно полюбил Наполеона; он масон, он разговаривает условными знаками с Пьером. Потом этот же человек помогал Пьеру во время плена, он шел за ним, подкармливал его, имея свои масонские возможности.
Потом этот высокопоставленный молодой человек способствовал тому, чтобы Пьер женился на Наташе, то есть в романе была обнажена рука романиста – случайной встречей, случайным разрешением неразрешимого.
Потом Толстой заменил этого высокопоставленного офицера простым, малокультурным, типовым офицером. И больше не использовал его появление, мельком сказав, что этот человек попал в плен.
Та трудность, перед которой стоят все писатели, что нельзя бесконечно вводить все новых и новых героев, была известна Толстому.
Он умел вводить новых возможных и памятных героев.
Я говорю о Платоне Каратаеве.
Конечно, Платон Каратаев не просто крестьянин и не просто солдат старой армии, может быть видавший Суворова.
Он – пожелание, поэтическое желание автора. Он как бы тянет за собой сеть возможностей. Пьер Безухов, он был бы бессмыслен, если бы не было людей, которые его понимали.
Толстой укрощал схему сюжета. Он исключал из нее случайность.
Случайность Толстой заменял необходимостью. Обосновывал необходимость.
Потерявшая всякую надежду, отчаявшаяся, ожесточенная Анна Каренина едет к Долли и встречается с Кити, у которой она, так сказать, отбила, говоря вульгарно, Вронского.
Эта случайность оказалась необходимостью, у Анны нет никого, к кому она может прийти.
Она должна прийти к тем людям, которых она считает врагами.
Она одинока.
Она обращается к обычному, к людям, которые прожили обычную сомнительную по нравственности жизнь и не понесли никакой кары.
Сцена поиска помощи, встреча с уже описанными героями, становится типичной, они не помогают, они враги самой Анны Карениной, и она поддразнивает врага, говоря о том, что ей понравился Левин.
Множественность героев покрывается необыкновенными решениями Толстого; когда Катюша Маслова идет на каторгу, то человек, который погубил ее когда-то, ищет спасения, он ищет справедливости. Вот эти носители мнимой справедливости, мир зла, чиновники, умные, даже не злые, но ослепленные, как ослепляют лошадь; ее, если вы помните, защищали шорами, чтобы лошадь не испугалась.
Люди в шорах; их ограниченность – часть художественного замысла, в поисках их помощи, попытках помочь Катюше, Нехлюдов попадает в тюрьму, где он неудобный, но почтенный гость, едет в вагоне с арестантами, видит революционеров, видит обезумевшего сектанта, который сказал, что он сам отвечает за себя – он царь, царь сам для себя.
Роман опростился и осложнился.
Он стал социальным романом.
Толстой не только сорвал маски, он снял с людей шоры.
Он как бы принудительно заставлял их видеть истинный мир, и это и есть новые формы романа.
Каре турецкой армии, в которое хочет врубиться Вронский, чтобы найти там смерть, условность, потому что война, как заметил уже Достоевский, стала окопной.
Люди не движутся в каре.
Отчаяние и способ избавиться от отчаяния условен.
Тот мир, в который попадает Нехлюдов, как будто случаен, но это необходимый мир в поисках утраченной совести. То, что сформулировал и опоэтизировал Пушкин, говоря про успокоившуюся, но еще бурную Неву.
Она —
Как челобитчик у дверейЕму не внемлющих судей.
Поиск исторической справедливости, потому что место, в котором поставлен город, тоже подвиг, но может быть виной.
Нити романа заново скручены, заново соединены Толстым, и этот подвиг так же, как подвиг Достоевского, не повторен.
Разбейте мир на куски.
Показать его бессмысленность – это тоже реальность.
Так делает Кафка.
Так существуют поговорки фольклора, загадки, бред; это попытка разорвать сеть, в которую попало человеческое мышление.
Толстой хотел одновременно разорвать царские сети и поставить новую систему; он хотел все сделать один.
У Шекспира, который не создавал своих сюжетов, получается переосмысливание сюжетов, перевоображение, переквалификация методов оценки действия.
Те приключения, которые берет Шекспир в итальянской новелле, он ослабляет и показывает другое явление, – вещи, бывшие бытовыми или пародийными, становятся трагическими.
Шекспир не «брал» новеллы.
Шекспир разламывал новеллы. «Ромео и Джульетта» – точное повторение итальянской новеллы с соблюдением действующих лиц.
Существует и мавр, который убивает свою белую жену.
Но мавр другой.
Он герой, который выносит даже муки пытки и остается оправданным.
В новелле он был хитрый человек, который хотел скрыть, что он убил жену, и сделал для этого поддельную катастрофу, обрушив балки комнаты, где произошло убийство.
Этот человек совершает те же действия, но при разных мотивах действия.
Он разно понят.
Гамлет не только потомок Ореста, который мстит за смерть своего отца Агамемнона, но и человек, который размышляет при этом: размышляющее поколение, оценивающее прошлое, – это становится истинным содержанием произведения.
Пытаюсь напомнить: русская реалистическая литература, принадлежа к мировой литературе, переосмысливает ее.
Прекрасная красавица и умница как бы становится героиней реалистического рассказа.
Толстой рассказывает о ее поступках: изменила своему мужу, бросила своего сына.
Но в процессе анализа действий героини Толстой возвышает ее, становится из судьи восхвалителем.
Он анализирует сами причины греха; Алексей Каренин оказывается человеком, который на двадцать лет старше своей жены.
Повторяется старая тема дурного мужа; объясняется поступок женщины, но муж не становится конечной фигурой. Он сам существо, переживающее потерю любимой.
Сюжет «Анны Карениной», простой или даже слишком простой сюжет осложняется.
Это суд над временем, его законами нравственности.
Создание другой нравственности и является как бы причиной переосмысления произведения.
Женщина изменила мужу после того, как она читала с молодым человеком любовную книгу.
Остается в памяти фраза:
И в этот день мы больше не читали, —
то есть было осуждение и женщины, и причины, но судья, Данте, не может взять женщину из ада, и он падает в обморок от жалости на адские камни.
Есть грех, но исправление его не справедливость.
Бегло стараюсь показать, что творчество Толстого, величайшего проповедника новой нравственности, его творчество не проповеди библейской нравственности, оно оказывается переосмыслением законов нравственности…
Новелла, одна из поздних новелл Толстого, «Смерть Ивана Ильича» начинается словами, что человек лежал как лежат все трупы, «выставив свой желтый восковой лоб».
Смерть была обыденна, жизнь его была страшна. Тут анализ переходит от событий необычной части к оценке обыденного, но общего.
Новеллы, написанные Толстым в маленьком домике, почти демонстративно скромном, на дальней улице Москвы, тексты эти просты по событийной части.
Они сильны не в нравственной оценке, они сильны в методах вскрытия недостатков, неполноты старых норм жизни.
Жизнь убийцы своей жены рассказана так, что мы относимся к убийству как к горю убийцы.
Потеряны нормы нравственности.
Две новеллы посвящены убийству из ревности; приходит вопрос, что такое ревность.
Женщина становится как бы собственностью ревнивца.
Герой рассказа «Дьявол» не знает, убить ему себя, или убить женщину, которая его соблазнила, или убить и ее, и себя.
Старый ад разрушен.
Эти новеллы, даже новелла о лошади – «Холстомер», были предметом спора с женой, не только из-за гонорара, а из-за того, кто виноват.
В новелле осуждалась старая нравственность.
В «Холстомере» виноваты все, кроме самой старой лошади; она виновата только в том, что она не в цвет своего племени.
За это ее оскопили.
Она нужна даже после смерти, ее мясо ели.
У нее блестящий хозяин, он мог бы стать героем великосветского романа, – он вроде Вронского: мертвый среди мертвых.