Поэтому сюжет построен то патетично, как в начальном рыцарском романе «Песнь о Роланде», то пародийно, как в «Дон Кихоте», то снова поэтично, снова в «Дон Кихоте», потому что для Достоевского Дон Кихот, который не может переделать жизнь, – это трагическая тема.
«Дон Кихот» – это длинная дорога пожилого человека, он сам изменялся, познавая эту дорогу.
…Итак, отметим, традиционный сюжет определенного времени переосмысливается и становится сюжетом другого времени.
Всякое построение живет вместе с миром, в котором оно создано. Иногда построение это переживает мир. Происходит это тогда, когда вещь, оставаясь той же в главных точках построения, благодаря переосмысливанию становится новой.
И мы знаем случаи, когда пародирование старой формы становилось новой формой.
Старый рыцарский роман долго обогащался и долго самопародировался.
Ариосто, который нравился Пушкину, был иронической пародией на старый рыцарский роман:
– на идею верности женщине,
– на идею всепобеждающего мужчины,
и этот роман, не развившись окончательно в новую форму, остался сам по себе.
Новое развитие рыцарского романа совпало с появлением печатных машин.
Рыцарский роман получил нового читателя.
В «Дон Кихоте» рассказывает один из хозяев гостиницы, что у него набит целый сундук рыцарскими романами, как печатными, так и рукописными, что он их читает, эти рукописи, эти рыцарские романы косарям, и это является, по-моему, как бы доплатой к труду.
«Дон Кихот» был первоначально пародией на рыцарский роман, причем можно было понять, какие моменты пародируются в данном месте пародии.
Пародией было само вооружение Дон Кихота.
Если Ахиллес, получивший новое оружие, занялся его рассматриванием и это был весомый кусок «Илиады», то этот кусок сохранился или переразвился в рыцарском романе.
«Дон Кихот» первоначально был задуман как только комедийная вещь.
Первоначально Дон Кихот – бедный дворянин, не дон, а гидальго, человек из обедневшего рода, в доме которого было несколько овец, один слуга, одна ключница, одна племянница и голубятня, которая одновременно давала голубей для воскресного блюда и удобрения для поля.
Дон Кихот в первых главах романа говорит пародийно, и даже автор указывает, что он пародирует такой-то роман. Дон Кихот человек неумный. Описывая выезд Дон Кихота, Сервантес пишет, что «солнце вставало и растопило бы мозги бедного гидальго, если бы они у него были».
Он кончался на столкновении рыцаря с лакеями толедских купцов. Избитый Дои Кихот продолжает бредить кусками песен.
Что же я хочу сказать.
Роман писался старым человеком, который перед этим почти не имел изданных вещей. Писался роман в тюрьме, о чем ясно сказано в предисловии, и писался он прямо как пародия на рыцарский роман, то есть пародировалась вещь всем известная.
Работа изменяет человека. Есть русская пословица, что «глаза боятся, а руки делают». Так руки умеют делать то, что глаза еще не видели. Руки учат голову.
Человек, пишущий роман, учится писать, если он писатель. И в процессе написания он овладевает темой, создает нечто новое.
Интересный мост между пародированием старой формы и появлением нового строя, новых возможностей выражения нового содержания – осмотр библиотеки Дон Кихота. Это как бы прием старого богатства, обсуждение его, очень авторитетное выделение ценного и ограничение тем самым элементов пародии.
Но пародиен герой в пародийном одеянии, который повторяет огромную традицию получения волшебного или передового оружия.
Картонное забрало Дон Кихота – смерть старого оружия в эпосе.
Пародия не выдержала появления другого оружия – огнестрельного.
Дон Кихот начал совершать настоящие подвиги. Новые оценки старой культуры сменяют пародию. Вторая часть «Дон Кихота», как это мало у нас отмечается, появилась через десять лет после первой части. Герой существует среди людей, которые его «читали».
Тем самым он по-своему становится своевременным; современным.
Это тот Дон Кихот, которого недавно прочитали все читающие лакеи, как говорится в предисловии, дети, старики.
Это вочеловечивание старого, израсходованного героя.
И пародийная форма превращается в новую форму психологического романа.
Я не обладаю достаточными знаниями, точными знаниями, чтобы доказать, что выбор поездки в Каталонию, а не в Сарагосу, выбор Барселоны, революционного города, и встреча Дон Кихота с разбойниками и отношения с ними являются началом социального романа.
Разбойники Шиллера, уже объединенные столетиями, друзья и подражатели разбойников Сервантеса.
Таким образом, пародирование создает новую форму.
Попробуем посмотреть, что отбрасывается от старой формы.
Стихотворные предисловия; теоретические предисловия; посвящение; стихотворное обращение к героям рыцарского романа превращается в пародию.
Люди пишут романсы и обращаются в этой форме к Росинанту.
Теперь попробуем с некоторой дерзостью, объясняющейся тем, что я не обладаю бесконечной долговечностью и пытаюсь оставить некоторые записи хотя бы на память, теперь посмотрим, что происходит при создании повой формы.
Исчезают ненужные элементы.
Сюжет, способ ведения, способ организации повествования как бы упрощается.
Исчезают наиболее истрепанные элементы старого сюжета.
Я понимаю, что я делаю большой скачок, но посмотрим «Войну и мир».
То, что отец Андрея Болконского считает сына умершим и заказывает ему памятник, как бы кончая с надеждами, это могло быть и в греческом романе.
Эти условные могилы имели в греческой литературе определенное название, которое я сейчас не привожу.
Внезапное появление будто бы погибшего человека, мудрые речи, включенные в беллетристический роман, остаются.
Роман, как говорит Сервантес в конце первого тома, защищая рыцарский роман, роман оставляет за собой то, что считал Сервантес, сознательно считал правильным, новый роман оставляет путешествие; —
– показ новых стран, элементы философии, рассуждения.
Потом мы процитируем спор Сервантеса с предполагаемым противником, который здесь имеет одежду священнослужителя.
Таким образом, стилистически роман Толстого возобновляет некоторые элементы очень древнего романа. Я имею в виду, конечно, не только начало «Анны Карениной». Он возобновляет не потому, что Толстой только что пришел, а потому, что это тщательно отобранная форма, которая поэтому может быть дважды изобретенной.
Появление заявки на второй патент в патентном бюро – самое обыкновенное явление.
На изобретение телефона было подано два полновесных прошения, отделенных друг от друга несколькими часами.
Человечество обладает возможностью соединяться и узнавать свой опыт.
Сервантес недаром части романа приписывает вымышленному автору, который будто бы написал эту книгу.
Человечество, изобретая что-то новое, присоединяется к кибернетической машине всеобщего мышления.
Тут выживет то, что должно выжить.
Но долго жившие элементы, относящиеся к традиционному мастерству литературной школы, отпадают.
В романах, как и в сказках, обыкновении случайные встречи.
Герой встречается с волшебником и оказывает ему какую-то услугу, а тот борется за него.
Герой находит случайно портрет женщины, в которую он влюбляется.
Потом такие случайности оборачиваются – повторяются, имеют свою закрепленность, свое признание.
Иногда словесное повторение, например, что это можно достать, только сносив железные сапоги, становится частью сказочного повествования.
Человек получает железные сапоги, берет железный хлеб, потому что эта прозаическая негодность выражает продолжительность усилий героя.
Люди встречают знакомых и как бы случайно находят нужные документы.
Теккерей говорит об этом, он не хочет пользоваться нахождением завещания в разбитой карете. Это была случайность почти закономерная. Когда царская цензура требовала от Островского, чтобы в пьесе «Свои люди – сочтемся» злодей был покаран, чтобы появился человек, который его побеждает, то Островский повторяет то, что пришлось сделать Мольеру в конце «Тартюфа», – арест злодея по королевскому приказу.
И вы сами радовались когда-то, читая книги, что ваш любимый герой спасен.
Так у Жюля Верна в «Детях капитана Гранта» спасшиеся от дикарей герои боятся появления своего корабля. Корабль должен быть захвачен пиратами, но оказалось, замыслы пиратов разоблачены и пираты находятся на корабле под арестом.
Но я начал повторять то, о чем сказал выше.
Долго жившие элементы узколитературной вещи дряхлеют и отмирают.
Этих примеров нам достаточно. И прежде, чем продолжать рассказ о пародировании, о переосмысливании сюжетов, о создании сюжетов, нужно сказать нечто о самом сюжете, о перипетиях и о фабуле.